Где наша не пропадала - [7]
В сумерках, взяв краюху хлеба и три спички с серной щечкой от коробка, погнал он лошадей за Перетужину на Утиный мыс. Холка у Воронка острей ножа, и сидеть на ней не то что неудобно, а просто больно, но он бодро, как настоящий всадник, проехал по всему посаду и только в осиннике, когда деревня скрылась за кустами, соскочил с Воронка.
Над речкой уже поднимался туман, и прохладный воздух волнами стлался по теплой земле. Лошади разбрелись по мысу, похрустывая сочной травой и чмокая в топких местах копытами. Кукушкин наломал сушняку, надрал бересты и с одной спички разжег небольшую теплинку на сухом и голом месте под тремя елочками. Потом поел хлеба, запил из родника и добавил в огонь хворосту.
Ночь пришла как-то сразу, густая, влажная. Только дергачи ржавыми голосами перекликались по всему лугу да трещали медведки. У костра было тепло, весело.
Кукушкин отошел от костра и лег на траву, раскинув руки. И сама земля повеяла на него свежестью и покоем.
Он глядел на небо, густое небо июньской ночи, полное звезд, маленьких и больших. Он смотрел на эти звезды бездумно и спокойно, и до его слуха доносилось похрустывание травы на лошадиных зубах и чмоканье копыт.
Ему приснилась мать. Она вытирала Кукушкину нос подолом. Подол почему-то был жестким и волосатым. Кукушкин проснулся. Перед ним стоял Воронок и тыкал ему в нос мокрой мордой, обдавая теплым дыханием.
Всходило солнце. Ни одна лошадь, пока он спал, не ушла в поле на клеверища или в овсы.
Осенью Кукушкин загрустил. Полетели белые мухи. Холодно. Сидеть на печке скучно, а выйти на улицу не в чем: на всю ораву у тети Поли одни калишки. Прямо беды не оберешься с этими калишками.
Вчера захотелось Кукушкину на двор сбегать. Соскочил он с печки, сунул ноги в калишки, хлопнул дверью и побежал, пристукивая задниками, в хлев Воронка сделать свое нехитрое дело — и снова в избу. Вылез из калишек и опять на печку. А тут как раз дяде Саше вышла необходимость выглянуть на улицу. Поднялся он из-за верстака, где подшивал свои вконец разбитые валенки, сунул ногу в калишку да как крикнет.
— Какой дьявол в штиблетах навоз развел!
Он очень уважительно относился к обуви и даже липовые лапти называл: туфли с дырочкой.
Сиди весь день дома. Качай зыбку. Помогай дяде Саше концы сучить. Полезай на печку или на полати. И все. Продует Кукушкин дырочку в ледяном узоре на стекле. На дворе бело и холодно. Попускает мыльные пузыри. Скучно.
Выручил его на этот раз дед Павел.
— Пойдем ко мне, — позвал он Кукушкина.
И они вместе прошли в приделок деда Павла. В приделке было тепло, пахло мятой, полынью, горелой свечкой и ладаном. Около лавки на полке под ситцевой занавеской стояли книги. Кукушкин никогда не видел книг.
— Вот и учиться будем, пригодится потом, — сказал дед Павел.
В этот день они долго рассматривали страшные картинки в большой книге. Там были нарисованы нагие люди, рогатые черти, шестиглавые змеи и еще разные чудовища.
С этого дня Кукушкин стал бывать в приделке деда Павла ежедневно.
Под рождество к тете Поле понаехала родня в гости. Всем гостям, и Кукушкину наравне с другими, был выдан кусок белого пирога с яблоками. Пришел поп Александр и дьячок Силантий Кобыла, заросший бородой, похожий на цыгана силач, с кадилом в руках и со скрипкой под мышкой. Силантий, выпив стакан самогону, ударил кулаком по столу и процедил сквозь зубы:
— Паганини, с силой пять пудов!
Что он этим хотел сказать, никто понять не мог. Разное говорили о Силантии, но никто толком не знал, откуда он появился в местном приходе. Все соглашались с тем, что он сумасшедший, и побаивались его.
Когда гости поохмелели и устали от песен, дед Павел сказал:
— Потише, люди. — И подтолкнул Кукушкина вперед.
Кукушкин вышел.
— «Орина, мать солдатская», — сказал Кукушкин и стал читать без запинки звонким голосом. А когда дошел до слов:
Первым заплакал дядя Саша, потом гости не выдержали и заголосили. Заплакал и сам Кукушкин, навзрыд, по-ребячьи, заикаясь и всхлипывая. Заплакал от какого-то сладкого горя, от ощущения благодарности, что ему сочувствуют. Поплакал. Залез на печку и заснул.
А дьячок Силантий Кобыла, выпив четвертый стакан самогона, ударил в четвертый раз кулаком по столу и, рыдая, крикнул: «Паганини, с силой пять пудов!»
К весне Кукушкин научился читать сам, без помощи деда Павла. А книга со страшными рисунками, по которой дед Павел научил его читать, называлась «Потерянный и возвращенный рай», сочинения Мильтона, но об этом Кукушкин узнал после.
Г л а в а ш е с т а я
ПЕРВАЯ ПАХОТА И СУП ИЗ КУРИЦЫ
К весне нога у дяди Саши зажила. Ходил он без костылей, но прихрамывал сильно. К весне тетя Поля родила шестого — и опять девочку.
— Где мы с тобой, старуха, приданого наберемся? — беззлобно ворчал дядя Саша.
Пришла пора пахать. Дядя Саша не мог ходить за плугом. На выручку пришел дядя Токун.
Он выезжал на Воронке в поле, а скотину вместо него целую неделю пас Кукушкин, благо у него свой кнут, а скотина, ее было не так уже много, не успела нагуляться после зимней голодухи, была смирной, и справляться с нею было легко.
