Где место России в истории? - [7]

Так или иначе, именно ее, эту, гражданскую войну, известную в потомстве как Великая Смута, и попытался предотвратить царь Василий, когда 19 мая 1605 года неожиданно, по словам В.О.Ключевского, «превратился из государя холопов в правомерного царя подданных, правящего по законам» (9). Сделал, другими словами, нечто подобное тому, что 351 год спустя Никита Хрущев в феврале 1956. «Целую я всей земле крест, -- заявил Василий в соборной церкви Пречистыя Богородицы, -- что мне ни над кем ничего без собора не делати, никакова дурна. И есть ли отец виновен, то над сыном ничего не делать, а буде сын виноват... и отцу никакова дурна не сделати» (10).

Достаточно вспомнить Синодик царя Ивана с его страшными записями: помяни душу такого-то, убитого «исматерью,изженою, и ссыном, исдочерью», чтоб стало исчерпывающе ясно, что именно обещал своему народу новый царь. Но дальше читаем в Крестоцеловальной записи и не такое: «Мне, Великому Государю, всякого человека, не осудя истинным судом..., смерти не предати и вотчин, и дворов, и животов у братьи и у жен и у детей не отымати... Также и у торговых и черных людей дворов, и лавок, и животов не отымати... Да и доводов ложных не слушати, а сыскивать всякими сысками накрепко и ставить с очей на очи, чтобы в том православное хрестьянство не гибло» (11).

Конец доносам, конец конфискациям и показательным процессам, массовым грабежам, казням без суда, конец ПРОИЗВОЛУ – вот же о чем вопиет здесь устами нового царя измученная русская земля. Она почувствовала вкус самодержавия. Она больше его не хотела.

Я вслед за Ильей Эренбургом называю это оттепелью, первой русской оттепелью после свирепой диктатуры. Назовите это, если угодно, как-нибудь иначе. Но изменит ли это ее откровенно либеральный смысл? Нет, она не была успешной, гражданскую войну не остановила, в «прорыв» не переросла. И говорю я о ней лишь как о документальном ДОКАЗАТЕЛЬСТВЕ, что самодержавная государственность с самого ее начала действительно была тем двойственным европейско-ордынским монстром, каким рекомендовал я ее во Вступлении.

Еще более ярким документом времени был Договор 4 февраля 1610 года, заключенный русской делегацией во главе с Михаилом Салтыковым с королем Сигизмундом. По мнению В.О.Ключевского, был этот договор «довольно разработанным планом нового государственного устройства». Не в последнюю очередь потому, что «права, ограждающие личную свободу подданных от произвола власти, здесь разработаны гораздо разностороннее, чем в записи царя Василия». Например, свобода совести, славное наследство нестяжателей XVI века. Или такой пункт: («Каждому из народа московского вольно ездить для науки в другие государства христианские, и государь имущество за то отнимать не будет» (12). Самодержавием в Договоре и не пахло. Законодательная власть присваивалась Боярской думе. «Государь делит свою власть с двумя учреждениями, Земским собором и Думой», которая вдобавок еще называется в договоре «Думой бояр и ВСЕЙ ЗЕМЛИ» (13). Таким образом восстанавливался в силе отмененный Грозным знаменитый Судебник 1550 года, согласно которому царь становился, согласно знаменитому правоведу и скептику В.И. Сергеевичу лишь «председателем думской коллегии». Еще один отчаянный скептик Б.Н.Чичерин вынужден был признать, что «будь этот документ реализован, русское государство приняло бы совершенно другой вид» (14).

Смысл документа очевиден: на московский престол приглашался иноземец и иноверец (королевич Владислав) и права местного населения требовалось обеспечить всесторонне. Но как обеспечить? Салтыков предложил новость -- не только в русской, но и в европейской истории: по сути, полноформатную Конституцию. В начале XVII века! Пройдут столетия прежде чем идея конституционной монархии овладеет умами европейских мыслителей. Откуда она взялась в периферийной, отсталой и главное, НЕЕВРОПЕЙСКОЙ, если верить консенсусу, Москве?

СЛУЧАЙ ИЗ ПРАКТИКИ

Естественно, я задал этот вопрос, когда схлестнулись мы в 1977 году на Би-би-си, одному из столпов консенсуса Ричарду Пайпсу. Его книги давно опубликованы в Москве, и читатели знают, что, согласно его теории, европейские идеи явились в России лишь после Петра. Прорубил, мол, «окно», вот и хлынули чужие идеи. О Петре с его «окном» мы скоро поговорим подробно. Но салтыковская-то идея, далеко опередившая Европу, -- была за столетие до Петра! . И что вы думаете? Пайпс, автор классической «России при старом режиме», не знал о чем я говорю, не слышал о Салтыкове. Более того, не слышал и о Судебние 1550 года, который попытался восстановить Салтыков.

Это легко проверить. В индексе его книги даже Салтычиха есть, а Салтыкова -- нет. И Судебника тоже нет. Тем более ничего нет у Пайпса о советских историках-шестидесятниках, этих «археологах русской историографии», как я их прозвал, о А.И. Копаневе или о Н.Е.Носове, раскопавших в заброшенных провинциальных архивах удивительные, совершенно неожиданные вещи о допетровской России. Ни-че-го!

Ну, допустим, о шестидесятниках он мог и не знать, хотя книга его вышла в 1974 году, а работа С.М.Каштанова -- в 1963 (15), С.О.Шмидта – в 1968 (16 ), Н.Е.Носова -- в 1969 (17). Если уж на то пошло, моя самиздатская рукопись пошла по рукам в Москве в том же 1974-м, что и «Россия при старом режиме» в Америке -- и я все это знал, а Пайпс не знал. Я не говорю уже, что о «конституции» Салтыкова очень подробно писали и Ключевский, и Чичерин за много десятилетий до него, а Пайпс не знал и этого! Как понять такой конфуз корифея западной русистики?