Газета Завтра 970 (27 2012) - [83]

Марина АЛЕКСИНСКАЯ. журналист.

Во время торжественной церемонии предания земле останков бойцов 110-й отдельной бригады раскрылся в своём величии, в своей печали, в мужестве своём русский мир. Какой решимости были преисполнены лица девятнадцатилетних солдат, что стояли с автоматом наперевес в почетном карауле. Какой небесной чистоты были глаза пятилетних девочек, что возлагали к гробам, похожим на ковчеги, букеты полевых ромашек… Рядом со мной два глубоких старика, ветерана Великой Отечественной войны, смотрели подслеповато куда-то за происходящее, сетовали: "Уж сколько лет прошло с боёв-то тех? Считались пропавшими без вести…"

Среди разнотравья лугов, могучих лесов торжественная церемония казалась мне наваждением. Пронзительным наваждением того, что называется Россией. 

У братской могилы играл на ветру российский триколор, и трудно осознать было: почему триколор, а не красное знамя? И зачем с триколором этим связано тотальное уничтожение из жизни, из памяти, из души всего советского и ожесточенное вытравливание всего русского?.. Чем русский Иван-спаситель помешал тем, кого защищал: идеологам вхождения России в "цивилизованный мир"? 

И я вспоминала своего друга. Он немец, пруссак. Чемпион мира по гонкам на болидах по океану. (Не знаю, воевал ли его отец? могу только предположить, что воевал и погиб.) Лет семь он занимался спортом с мальчишками из детдома. "Что пожелаете нам?" — спросили они при выпуске из школы. "Любите Россию", — сказал мой друг, поднялся и вышел из класса. Будучи 100% "немецкой машиной", он не мог позволить, чтобы ребята увидели на его глазах слёзы. 

Музыка светлой печали Альбиони поднималась в небо над полем. Когда залпы почетного караула пробивали музыку, из неба проливались кристальные капли дождя… 

Алексей БЕЛЯЕВ-ГИНТОВТ, художник.

Во второй половине восьмидесятых судьба свела меня с реконструкторами, копателями. Кто-то из них поднимал оружие, боеприпасы, награды; кто-то занимался униформой, кто-то реставрировал технику. То есть, моё первое впечатление о копателях было связано с земляной добычей, с прибылью.

Я, конечно, понимал, что останки красноармейцев должны быть захоронены по-христиански, но то, что застал на выезде в Калужскую область 22 июня, поразило, опрокинуло: единовременно были захоронены останки сотен бойцов и командиров. Парадоксальным образом мёртвые мобилизовали живых: они нас позвали, и мы приехали. И я приехал. И вот у свежевырытой могилы на опушке леса выстраиваются люди в форме: поисковики в камуфляже, спасатели, бойцы ОМОНа, милиционеры, армейские — цепью, священство — тоже в форме. Раньше в моей стране, в СССР, многие носили форму, а теперь почти никто, может, стыдятся?

Панихида, короткие речи, награждения... Полсотни красных гробов один за другим ложатся рядами в глубокий ров, после каждой укладки — залп. Где-то горелым порохом пахнет, где-то больше ладаном. Держаться. Ветер смешивает. Моросит. Малое подразделение Величайшей армии мира в точке последнего покоя. Из космоса видно. Армии — победительницы. Всё правильно — так и должно быть. Держаться. Вот лопаты замелькали, вот цветы понесли, в основном полевые, но и гвоздики; вот дети гильзы собирают, вот ветераны на нас смотрят. 

И на меня тоже. Больше никаких слов нет.

Тотальная мобилизация.  

Лаврентий ГУРДЖИЕВ, писатель.

Облака над Заречьем роняли редкие дождинки. Словно капали с небес скупые слёзы душ, чьи кости укладывали в братскую могилу. А может, это мироточили небеса, откуда, как с иконы, смотрели на нас мученики, павшие за Родину, за Сталина. Правда, икона — это всегда благоговейно, красиво. А солдаты, дравшиеся на калужской земле, возносились тогда в небо с ликами, искажёнными яростью и болью. Как ещё может выглядеть человек, плоть которого изорвана обжигающим осколком, рассечена горячей пулей, смята ударной волной, раздавлена гусеницей бронемашины…

 Ветер разносил лёгкий дымок кадильниц и патронных зарядов. Играла военная музыка. Неровно, но строго стояла шеренга поисковиков в камуфляжной форме, во главе с крепкого телосложения майором. Переминались посерьёзневшие школьники с цветами в руках. Женщины прикладывали платки к уголкам глаз. Мужчины бросили курить и несли, несли, несли гробы, обёрнутые алой тканью. Тележурналисты снимали погребение найденных на месте боёв останков — итог благородной и благодарной работы поисковиков разных городов и областей России.

Если заплатить за благородный поступок, он как бы отнимается у того, кто его совершил. Однако, смотря, чем платить. Если самой искренней благодарностью, которая звонче любых монет, то благородство усиливается, манит к себе, вызывая желание перенять, сравняться. Члены поисковых отрядов: незнакомые мне мужчины и женщины, парни и девушки,— как же я благодарен вам за ваше благородство! За то, что вашими усилиями перевёрнута ещё одна страница скорбной памяти минувшей войны, и ещё одна группа павших воинов нашла упокоение.

…Над поляной реял триколор. Ныло в груди. Никуда не деться — на официальной церемонии должен быть официальный флаг. Только вот незадача: в такой же июньский день 1945-го на Параде Победы сей власовский триколор был брошен к подножию Мавзолея в кучу других фашистских штандартов. Я молча сказал нашим дедам и отцам, на чей прах только что вместе с остальными участниками траурной церемонии высыпал горсть земли: "Мои родные, вы столько вытерпели, потерпите ещё. Смертен человек. Однако и вечен, покуда не умерли его идеалы. А наши общие идеалы стучат в сердце животворящим набатом. Не мы, так потомки, ещё бросят к подножию ваших обелисков разнотипные знамёна однотипных врагов!"