Газета Завтра 880 (39 2010) - [34]

     Выставка работает до 28 ноября, с 12.00 до 18.00. Выходные дни — понедельник, вторник. Проезд: м. "Фрунзенская", ул. Б.Пироговская, 17.

«ВОССТАНИЯ СВЯТАЯ БАРРИКАДА»

КРАСНО-КОРИЧНЕВЫЙ

     Я — красный. Я — с коричневым оттенком.

     Я тот, которого ногами вы лягали.

     Но я живой. Я вышел из застенка,

     Где вы на лбу звезду мне выжигали.

     Я красный, — в ранах кровь моя горюча.

     Коричневый, — она уж запеклась.

     Когда меня надели вы на крючья,

     Вы надо мной повеселились всласть.

     Вы мне кричали: "Коммунист проклятый,

     Ты нам сполна ответишь за ГУЛАГ!"

     Но это я в Победном сорок пятом

     Над куполом пробитым поднял флаг.

     В меня плевали: "Ты — фашист отвратный!"

     И жгли меня больней и горячей.

     Но это я свершил свой подвиг ратный,

     Избавил вас от огненных печей.

     Грозили: "Вырвем твой язык речистый!"

     Вонзали в рот отточенную сталь.

     Но появился звездолет лучистый,

     Унес меня в космическую даль.

     Коричневая русская икона.

     На ней краснеют крылья и покровы.

     Мне свят и дорог цвет ее исконный.

     То цвет России, обагренной кровью.

     "Я репортер, не летописец Нестор.

     Не знаю, кто прочтет мои листовки.

     В них пулеметы батальона "Днестр"

     И группы "Север" меткие винтовки.

     Спираль Бруно, ее резные кольца.

     Угрюмые солдаты в оцепленье.

     Вокруг Дворца шагают добровольцы.

     Военной песни слаженное пенье.

     Я с ними опускался в подземелье.

     Фонарик лучиком в лицо мне брызнет.

     Отдали все, что за душой имели.

     А многие из них отдали жизни.

     Зал заседаний, восковые свечи.

     Чуть теплый чайник, на свече согретый.

     Там собралось полуночное вече,

     Чтоб до утра писать свои декреты.

     В войска Ачалов посылал гонцов.

     Напоминал комдивам о присяге.

     Но каждый отворачивал лицо

     И только спирт тянул из горькой фляги.

     Руцкой и Хасбулатов приумолкли.

     Они на людях появлялись редко.

     Смотрели, как затравленные волки,

     Как два сапсана, пойманные в клетки.

     Останкинская башня, как змея,

     Вливала в нас смертельный яд и уксус,

     Над нами измываясь и смеясь.

     Мы умирали от её укусов.

     По городу расхаживали толпы.

     Их из конца в конец водил Анпилов.

     Казался город раскаленной колбой.

     Глаза народа ненависть слепила.

     Сначала шли размеренной колонной.

     Потом смешались, тяжко побежали

     К Москве-реке, блестящей и холодной.

     И на мосту все крепи задрожали.

     Ужасен вид разгневанной толпы.

     В ней рев цунами, взрыва мегатонны.

     И падали фонарные столбы,

     Бежали милицейские заслоны.

     Толпа бежала, чтоб спасти Дворец.

     Рвала "колючку" голыми руками,

     Прорвав заслонов несколько колец.

     Она пробила их грузовиками.

     Солдаты пленные, притихшие, как овцы.

     Их командир уныл, как сивый мерин.

     Кружились, как танцоры, баркашовцы,

     Из автоматов поливая мэрию.

     И в этом голошенье, в этой буре,

     Когда казалась радость безграничной,

     Передо мной на миг возник Бабурин.

     Его лицо белей, чем бинт больничный.

     О, счастье победившего народа!

     О, ликованье солнечной земли!

     Вдруг над Дворцом в лазури небосвода

     Курлыча, пролетели журавли.

     Но мало кто услышал звуки эти.

     Мы были веселы и бесшабашны.

     Нас Макашов в надвинутом берете

     Повел валить останкинскую башню.

     Потом в толпу стреляли пулеметы.

     В крови лежали старики, младенцы.

     Людей сметали огненные метлы.

     И некуда от смерти было деться.

     Потом стреляли танки по Дворцу.

     Дворец горел, как траурная роза.

     Размазывая слезы по лицу,

     Я наклонился к казаку Морозу.

     Молили патриарха о подмоге —

     Навстречу пулям вынести икону.

     Но он сослался на больные ноги

     И этот страшный день провел спокойно.

     Мы, пленные, из Дома выходили.

     Потом за нами выносили мертвых.

     Иных из нас в сторонку отводили,

     Тех, чье плечо прикладом было стерто.

     Я признаюсь, я выстрелил два раза,

     Когда сержант насиловал девчонку.

     Омоновец сказал другому фразу,

     И тот препроводил меня в сторонку.

     Я вам пишу прощальную листовку.

     Гремят на стадионе автоматы".

     ...Стрелок устало сдул дымок с винтовки,

     Отёр лицо и выругался матом.

      БАРРИКАДА

     Очистив Кремль от всей советской братии,

     Туда вселились праздничной оравой.

     Преподнесли нам розы демократии.

     Но эти розы хлюпали кроваво.

     Стреляли пушки тупо по Цхинвали.

     Горел Сухуми — здравница Кавказа.

     Так осетин грузины целовали.

     Так миловали тех грузин абхазы.

     Распяв страну, в нее вгоняли гвозди.

     Никто, казалось, не повел и бровью.

     Но вот в садах, где винограда грозди,

     Загрохотали пушки Приднестровья.

     В Москве взлетали тяжкие дубины.

     Солдаты порезвиться были рады.

     Им ветераны подставляли спины.

     Их не спасли военные награды.

     Парламент был похож на звонкий улей.

     В нем бушевали страсти и надежды.

     С трибун звучал надрывный голос улиц.