Газета Завтра 866 (25 2010) - [7]

     Любая из наших операций не проводится с ходу. Мы не налетаем на дом или объект с БТР и танками, не штурмуем его, как будто это Рейхстаг. Территория оцепляется, берётся под контроль, к подозреваемым обращаются с предложением выйти, сдаться, провести переговоры. И только тех, кто не желает сдаться, тех, кто отвечает огнём, — тех уничтожают.

     Повторяю, нет задачи всех убить и уничтожить. Бывали случаи, когда часть боевиков оказывалась уничтожена, другая решала сдаться, поднимала руки и выходила, их брали в плен и задерживали, никто не посягал на их жизнь, хотя этих людей вполне могли бы расстрелять в горячке боя, сославшись на экстремальную обстановку. Их не расстреляли, их задержали и препроводили в места заключения. Поэтому наряду со справедливыми нареканиями на наши органы, повторяю, существует целая кампания по их очернению, по давлению на них. В результате этой кампании оказывается психологическое давление на наши спецструктуры, а отдельные бандиты, напротив, возвеличиваются, предстают перед общественностью как герои, и такой же героической, мученической представляется та среда, в которой этот бандит жил и действовал. Эта семья и среда знали о том, что член их семьи бандит, что на нём кровь, но она ничего не сделала для того, чтобы отвадить его от этой преступной деятельности.

     Ежемесячно мы проводим совещания с правозащитниками, и я, обращаясь к ним, говорю: защищайте права всех. Защищайте права не только людей из леса, но и права милиционеров. Разве милиционер лишён этих прав, разве он — не человек? Бывает так, что проводится спец-операция, военные уходят, а на это место тут же прибывают правозащитники, предлагают людям, пострадавшим от такого рода спецоперации, расписать её в ужасных красках, "окровавить" её, рассказать, как таскали за волосы детей, как избивали женщин, рассказать о том, что туда приезжали звери и палачи, убеждают их это сделать, обещая за это награду. Мы направляем в это место уполномоченного по правам человека, они на месте исследуют ситуацию и докладывают, что там не было ни хамства, ни криков, ни истязаний, всё это наветы и наговоры. Действительно, выводили из дома детей и женщин, но не для того, чтобы задержать их или причинить им зло. Мы знаем, что очень часто бандиты имеют при себе пояс смертника, что в доме может быть взрывчатка, поэтому детей и женщин выводят только для того, чтобы обезопасить их в случае подобного взрыва.

     Иной раз спрашиваешь такого правозащитника: зачем ты клевещешь, зачем ты врёшь, ты что, хочешь поднять свой авторитет в глазах тех структур, тех людей, которые тебя финансируют? Но это безнравственно, гадко. Если факт, приведённый правозащитником, не подтверждается, если поднятая ими пропагандистская кампания, не только в Ингушетии, но и в Москве, в мире в целом, оказывается основанной на лжи, то накажите такого правозащитника как источник дестабилизации, как клеветника и лгуна. Это он стравливает между собой народы, стравливает народ и власть. Если факт подтверждается, если силовики действовали слишком жёстко и жестоко, давайте накажем силовиков.

      А.П. А не возникало ли у вас такой проблемы: вы офицер, вы солдат, вы представитель силовых структур и по своему происхождению, по своей психологии вы человек боя, человек сражения. С другой стороны, вы президент, вы гражданское лицо, человек, призванный уравновешивать противоречия в стране. Ваши методы абсолютно отличны от метода бойца, от метода солдата. Не чувствовали ли вы такого противоречия, не испытывали ли желания как офицер вмешаться в боевые схватки и в военные конфликты?

     Ю.Е. Нет, такого противоречия не существует, потому что я, как специалист, прекрасно понимаю, что такое спецоперация и в каких условиях она проводится. Гражданскому человеку этого не понять. Если бой начался, у любого командира на уме главным является не столько своя собственная жизнь, сколько жизнь участвующих в бою подчинённых. У него имеется задача сохранить людей, достигнув при этом цели. А что там впереди в этом секторе, какие его ожидают обстоятельства, какой выбор стратегии боя, ему ещё трудно всё это определить. С одной стороны, это плохо, а с другой, может быть, и хорошо.

     Командир прекрасно понимает, что ради уничтожения одного бандита нельзя уничтожать мирных людей. Двух-трёх, а то и пятерых, находящихся в непосредственной зоне боя. Но иногда, когда проводятся спецоперации и мне доносят, что в этом регионе, помимо перестрелки уничтожается целый дом, применяется тяжёлая техника или операция затянулась, тогда я не могу удержаться и иногда вмешиваюсь в проведение операции.

     Я иногда советую моим силовикам: вы можете поступить так, а можете поступить иначе. Но когда начался бой, когда идёт его развитие, со стороны в эту стихию нельзя вмешиваться, это будет пагубно для проведения операции. Каждый командир сам на своём месте понимает свою задачу и не дай бог какому-то постороннему человеку ворваться со своей компетентностью, со своей гражданской эмоцией в этот сложный процесс, именуемый боем. Полезть туда — значит разбить схему боя, что приведёт к лишним жертвам и среди личного состава, и среди мирного населения. Надо убедить его выйти из укрытия и сдаться. Нужно учитывать психологию боевика, который окружён и на которого направлено оружие. Этот человек боится насилия, боится оскорблений. В нём говорит гордость, говорит желание стоять до конца, и он либо подрывает себя, либо отстреливается до последнего патрона. И необходимо такого человека убедить, что если он будет задержан, над ним не будет издевательств, пыток. Он будет препровождён в места следствия, в места заключения по всем нормам существующего в России законодательства. Если такого рода убеждения окажутся эффективными, я полагаю, что большинство боевиков будет поднимать руки вверх и сдаваться.