Газета Завтра 847 (6 2010) - [27]

     И вот когда выясняются показатели в 4 миллиона осужденных и 800 тысяч расстрелянных, те, которые еще минуту назад говорили о "десятках миллионов", напрочь забывают о сказанном и сразу меняют тему, риторически восклицая: "А это что, мало?" Но если это немало, то зачем нужно было говорить о "десятках миллионов"? Значит, либо человек изначально не знал, о чем, собственно, говорит, либо — что вернее — знал, но лгал, добиваясь большего эмоционального воздействия. В первом случае получается, что говоривший — человек некомпетентный, и его мнение не может рассматриваться как заслуживающее внимания. Во втором — что он человек нечестный. Лжец — чье мнение есть мнение сознательного лжеца, а значит, тем более приниматься во внимание не может.

     И люди, которые так говорят — то есть начинают с десятков миллионов уничтоженных, а потом в отношении числа на два порядка меньшего заявляют: "А какая разница, разве это мало?" — именно они видят перед собой не реальные человеческие жизни, не трагедии людей, а всего лишь довод против того, кого они ненавидят — но ненавидят по неким своим, иным, не имеющим отношения к обсуждаемому вопросу причинам.

     Четыре миллиона репрессированных (вместе — виновных и невиновных) — это четыре миллиона. И в стране с двухсотмиллионным населением — это два процента. А в этой же стране за 30 лет — заметно меньше двух процентов.

     Осенью 2007 года, в преддверии 90-летия Октябрьской революции, ВЦИОМ провел опрос: "Были ли среди ваших родственников погибшие в заключении либо получившие срок в сталинских лагерях?" Тогда утвердительно ответили 16% опрошенных, 57% сказали, что таких не было, а 22% — что таких не знают. Но за прошедшее со сталинской эпохи время каждый человек, в том числе и репрессированный, неизбежно становился за счет разветвления семейных отношений родственником большему числу людей. За 60 лет число родственников каждого из репрессированных увеличилось в два в третьей степени — то есть минимум в восемь раз. Что примерно и дает (при учете того, что не у каждого оставались родственники) примерно 1-2% репрессированных от всего населения в те годы.

      ЕСЛИ ЖЕ ЗАДУМАТЬСЯ о том, в каких исторических условиях, в какой обостренной борьбе и противостоянии миллионных масс всё это происходило, то вообще окажется, что тогда удалось обойтись потерями, чуть ли не близкими к минимальным. Особенно если учесть, что число жертв политики власти времен перестройки и 90-х годов действительно во много раз больше количества жертв всех сталинских репрессий. Даже если, как поступают иные ненавистники того периода нашей истории, приплюсовать еще и всех раскулаченных, и все жертвы голодных лет — даже тогда число "необратимых потерь" за 30 лет окажется в разы меньше тех примерно 15 миллионов человек, которые только Россия потеряла за последние два десятилетия.

     Однако правда и то, что победы Сталина были оплачены неимоверным напряжением сил, большими жертвами, огромной ценой. И 1937 год — это, конечно, страшная трагедия.

     Все кажется ясным тем, которые говорят: "Это были враги. Честные коммунисты-революционеры во главе со Сталиным, спасая страну, раздавили фашистскую и контрреволюционную агентуру, и сожалеть здесь не о чем". Всё кажется ясным, если сказать и иначе: "Сумасшедший параноик и тиран Сталин в угоду своему властолюбию уничтожал честных и преданных делу революции коммунистов".

     Ни в том, ни в другом утверждении нет собственно трагедии. В первом есть подвиг. Во втором — преступление.

     Трагедия появляется, если одни честные коммунисты во главе со Сталиным уничтожали наряду с врагами и других честных коммунистов — кстати, тоже веривших в Сталина. Это куда страшнее. И трагедия здесь — обоюдна. Она — с обеих сторон. Только, чтобы понять её, осознать ужас, разобраться, как это могло произойти, нужно чуть ли не в первую очередь отказаться от криков о преступлениях. И попытаться понять это как трагедию.

     Бесспорно, остается вопрос: "Можно ли было меньшей ценой?" Только ответа на него мы сегодня не имеем. Никто из готовых утверждать, что можно было меньшей ценой, не может свои слова подтвердить теми или иными фактами.

     Можно утверждать: вина Сталина в том, что он и не попытался провести рывок бескровно. Но Ганди хотел свои задачи решить бескровно — и кончилось это кровавой резней в Индии в конце 1940-х годов. Горбачев намеревался действовать бескровно — когда, кстати, для этого было куда больше оснований и надежд, чем в 1920-30-е годы, — и уж его-то никто не назовет ни героем, ни эффективным менеджером.

     Мог или не мог Сталин обойтись меньшей ценой? Мы не знаем. Если бы мы имели примеры решения таких и подобных задач в аналогичных условиях меньшей ценой — можно было бы о чем-то говорить. Мы их не имеем.

     Мы знаем другое. Сталин имел конкретные цели. Он сумел их решить. Страны, в которой в такой же срок в схожих условиях были бы решены такие же по масштабу задачи, мы не знаем. Последующие отечественные политики либо не имели подобных по масштабам целей, либо не сумели их решить.