Газета Завтра 615 (36 2005) - [29]

Живи опасно. И, может быть, всё творчество опасно. Ибо в той или иной мере востребуется дьяволом. Что заставляет русских созидателей из страны Богородицы превращаться в иные времена в бунтарей и разрушителей из страны Дьявородицы? И где та граница, перед которой должен останавливаться художник? Тем более им самим почти не различимая?

Очевидно, есть и суд земной, есть и Суд Небесный. Но только осуществленное творчество можно судить. Значит, в творчестве своем художник не должен знать меры. Иначе никогда не осуществит им задуманное. Ни Сикстинскую Капеллу, ни "Тихий Дон". И то, и другое творилось в опасности. Нарушая все дозволенные и властями, и канонами границы. Впрочем, и сами библейские тексты, пока они еще не стали библейскими, творились в опасности, творились в нарушение всех правил и римской власти, и положений Синедриона.

Как пишет Александр Проханов в новом романе "Надпись": "Все полезное — опасно... Ядерная энергия очень полезна и очень опасна. Электричество полезно и опасно. Солнце полезно и опасно. Не опасны фантики от конфет..." Только сильные лидеры и тираны не боятся искусства и стараются использовать могущественную и магическую силу его. Так использовали силу искусства Рузвельт и Черчилль, де Голль и Мао Цзедун, Иосиф Сталин и Наполеон. Нынешние политики, не замечающие искусства, якобы не находящие времени для него, на самом деле панически боятся его влияния. И на самом деле, все проходит, подлинное искусство остается. Может быть, Лефортово и останется в истории зданием, где сидел в камере писатель Эдуард Лимонов?

Помню, когда-то в самиздатовском журнале прочитал интересную статью двух ленинградцев Бориса Останина и Александра Кобака "Молния и радуга". Перенося предложенные ими эмблемы на наше время и на совсем иные объекты творчества, тем не менее, я соглашусь с их делением искусства и их творцов на героев молнии и героев радуги (оставив на время все другие идеологические, этические и эстетические противостояния)."Обрушиваясь на окружающий мир испепеляющим огнем, выжигая всё неподлинное, она снова и снова выбрасывает себя в простор странничества и одиночества. Молния — небесная бродяга, лишенная корней и устоев, она предпочитает естественные формы. Пренебрегает этикетом, жаждет искренности. Любое ограничение воспринимается молнией как насилие и вызывает с её стороны ответное насилие. Вольная, свободная, непривязанная. Она презирает предписания и описания... ради интуиции, вдохновения, внезапного озарения... Молния нацелена на будущее, она утопична и эсхатологична...".

"Радуга — это гармонический организм, вбирающий в себя зримый состав всего мира. Коллективное, соборное создание. Радуга — небесная палитра, исполненный меры порядок, подчиняясь которому личность не теряет, а обретает себя в общении сотрудничества...".

Несомненно, в искусстве необходимы и герои молнии, и герои радуги. Молния ближе первооткрывателям, радуга ближе к Церкви. Соединяя всех верующих в свою палитру. Несомненно, герои молнии более индивидуалистичны и одиноки, нежели соборные герои радуги.

Я пишу о героях молнии. Ибо, безусловно, сегодня наступает время их исполнения. Какие-то их призывы и осуществления будут неудачны и даже разрушительны, но последующие люди радуги сумеют уже спокойно отобрать зерна от плевел. А пока я всматриваюсь в тех, кому на Руси жить опасно. В каком-то смысле — это изгои любого общества, даже если они окружены славой и почетом (как правило, посмертно).

Разве не жил опасно вечный канатоходец Владимир Высоцкий, отвергаемый всеми властями и исподтишка отталкиваемый своими признанными литературными дружками? И разве не был он изгоем и в Москве, и в Париже, и в театре на Таганке. И в среде либеральных писателей? Кто отказал ему в приеме в Союз писателей? Не Станислав же Куняев и не Анатолий Софронов.

Живи опасно — это вообще черта русской поэзии, сжигающей себя до предела, до последней строки. Разве не так жил Иосиф Бродский, окруженный ненавистью одних, завистью других, непониманием третьих. По сути, он и был нобелевским изгоем, и премия лишь увеличила его одиночество и непереходимую черту, оставив ему в друзьях одних лишь классиков из великого прошлого.

И даже такие разные герои, как Венедикт Ерофеев и Александр Проханов, объединены этой неуемной русской чертой идти до конца, до победы или сожжения, идти, не оглядываясь ни на кого. Кто же они, как не люди молнии, люди вертикального взлета. Впрочем, та же самая косная мещанская правящая среда не принимала интуитивно ни того, ни другого. Определяя их на путь изгойства, пусть и для каждого свой.

Да и где еще, в какой стране можно найти столь блестящего "Соловья Генштаба", не принимаемого и отвергаемого самим Генштабом и его многозвездными генералами.

На призыв "живи опасно" художники во все времена и откликались по-разному. Одни шли на баррикады, бросались в атаку. Организовывали перевороты и заговоры. Такими были Гарсиа Лорка и Николай Гумилев, Юсио Мишима и Эзра Паунд, Владимир Маяковский и Михаил Лермонтов. Таким несомненным героем молнии сегодня является Эдуард Лимонов, как поэт и прозаик уже сделавший для России гораздо больше, нежели иные гармоничные многотомные соборяне. Время отбросит ненужную шелуху иных его проблесков молнии, может быть, поставит его даже в центр литературного движения конца XX века. И забудется его нынешнее почти абсолютное изгойство, чужесть как левым, так и правым, как литературным традиционалистам, так и ушедшим далеко от жизни постмодернистам.