Газета Завтра 599 (20 2005) - [37]

Прослеживая весь путь Ивана Ивановича Шишкина, изучая его окружение, приходишь к осознанию величественного, могучего мира, наполненного высокой нравственностью, глубочайшим чувством ответственности перед Россией, перед своим делом. Этот мир открывается тебе, и ты понимаешь, сравнивая с тем, где ты сейчас находишься, чтo исчезло и чтo могло бы быть, если бы все перешло в наше время. Поэтому главным я считаю то, что, чьей волей, не знаю, может быть, волей Всевышнего, но мне дано было соприкоснуться со стариной, познать ее и влюбиться в нее.

Ведь вот, например, напрочь теперь забыты три основных пункта завещания Павла Михайловича Третьякова. А он завещал, чтобы его галерея имела бесплатный вход, чтобы после его кончины никакие новые произведения не приобретались для галереи и чтобы не менялась та развеска, которую он делал последние годы, в которую вложил всю свою душу, все свое понимание того предмета, который составлял основную часть его жизни. Все три пункта нарушены. Я смело могу сказать, что Третьяковской галереи как таковой не существует. Вместо нее — галерея, в которой есть картины, приобретенные братьями Третьяковыми, и множество тех вещей, которые Павел Михайлович Третьяков встречал, видел, но в соответствии с той идеей, которая руководила его действиями, не покупал для галереи. Это тем более грустно, что касается памяти величайшего подвижника. Перед тем как начать работу над книгой о Третьякове, я долго не мог найти зацепку. Думаю, у каждого пишущего человека бывают подобные минуты. И вот, еще не зная детально жизнь Третьякова, однажды утром проснулся, свесил ноги с кровати, сижу и вдруг слышу внутри себя слово "завещание". Какое еще завещание, почему? Я начал изучать Третьякова с завещания, и первое, что мне бросилось в глаза, эти три пункта.

Точно так же шел от противного, работая над книгой о царевиче Алексее Петровиче, сыне Петра Первого, на котором, можно сказать, пресекся мужской род, русский род на царском престоле. Все не давала покоя мысль, почему в прекрасном фильме "Петр Первый", с которого я на всю жизнь Петра Первого полюбил, царевич Алексей предстал таким идиотом? Почему уже почти три сотни лет его представляют дураком? А может быть, все было не так? В ту пору у нас, сотрудников "Молодой гвардии", было право приобретать продукцию своего издательства. И вот, глядя на обложку только что вышедшей книжки Юрия Федорова "Да не прощен будет", с Петром Первым и поникшим царевичем Алексеем, я опять услышал внутренний голос: нет, наверняка все было не так.

Не зная совершенно дела, но желая понять происходившее, стал копать, копать, копать. И наступил удивительный момент. У меня были документы, что, предположим, 23 сентября тысяча семьсот такого-то года Петр Первый отправился туда-то. Что было дальше, неизвестно. Все, обрыв. А я книжник, можно сказать, свою библиотеку собрал ногами, хождением по книжным магазинам. Вышел из дому, думаю, сюда сегодня не пойду, сюда не пойду. Пойду-ка туда. Пришел в "Книжную находку". А там внизу был отдел, где лежали старые прологи, четьи-минеи, которые меня, в общем, никогда особо не интересовали.

Почему мой взгляд остановился на какой-то толстой книге, у которой на корешке даже названия не было, почему именно ее я выделил, попросил показать — не знаю. Оказалось, сочинение какого-то Чарыкова "Путешествие Павла Григорьевича Минези во Флоренцию". Кто такой Минези, кто такой Чарыков, я представления не имел. Но велико было мое удивление, когда, совершенно непроизвольно раскрыв книгу, вдруг увидел то самое продолжение, которого я не знал, которое искал. В том документе все обрывалось 23 сентября, а здесь читаю, что 24-го Петр Первый был занят тем-то и тем-то. Вот такие события наводят на мысль, что, может быть, твоей рукой подчас водит сила небесная.

Я признателен судьбе, которая свела меня и с Шишкиным, и с Павлом Михайловичем Третьяковым, и с замечательным, великолепным, глубочайшим русским художником Александром Андреевичем Ивановым. Браться за него боялся, мне казалось, что одолеть столь сложную фигуру невозможно. Но все-таки на четыре года я ушел в то время. Это были четыре года напряженного, причем каждодневного труда, даже если не писал, а просто изучал письма, воспоминания, документы. Меня очень интересовала расшифровка фигуры раба на картине, и в Третьяковской галерее в отделе рисунков я попросил папочку с рисунками, изображающими эту голову. Открыл альбом, и вдруг как будто ток проник сквозь меня. Я подумал: ведь вот смотри, есть ты, есть этот альбом с рисунками Александра Иванова. Впервые как-то физически почувствовал, что мы почти рядом.

Понять такого большого художника, как Александр Иванов, это понять, конечно, то время и те взаимоотношения, которые сложились между Россией и Европой. Ведь православная Россия оказывалась наедине с восставшей Европой. Язычество уже второй раз после Возрождения накатом нахлынуло на христианство. В странах Европы рушились все гражданские устои, основанные на христианских основах. Приехав в Италию, Александр Иванов, в первую очередь как художник, не мог не чувствовать той обстановки, в которой он оказался. Не мог не почувствовать разницы между оставленной им православной Россией и начинающей терять основы христианства Европой, в которой он оказался. И мысль его замкнулась на разрешении вопроса, а почему это происходит? Откуда первоистоки? Откуда такое отношение к христианству?