Газета Завтра 588 (9 2005) - [12]

Все помнят, как в прошлом году Путин руками единороссовской Госдумы внес такие дискриминационные изменения в "Закон о референдуме", что возможность подготовить и провести общенациональное волеизъявление остается на сегодня почти гипотетической. Конечно, "Родине" по силам набрать за несколько недель два миллиона голосов для инициирования процедуры всенародного голосования: только за первый день "Голодовки пятерых" 127 тысяч граждан России поставили свои подписи под требованиями Рогозина и его соратников. Однако новая редакция закона содержит так много подводных камней, что вся процедура может быть обрублена Кремлем по ничтожному поводу.

Но главное — что же произойдет после референдума, на котором, очевидно, граждане России отвергнут "реформы смерти" и путинский курс? Чем закончится вся затея? Ведь не только по закону, но и по самой сути всеобщего прямого волеизъявления народа, его решения считаются законом и подлежат безоговорочному исполнению. Но как будет происходить на практике, например, реализация положительного ответа на восьмой пункт референдума: "Согласны ли Вы с тем, что в Российской Федерации недра, леса, водные и другие природные ресурсы, атомные, тепловые и гидроэлектростанции, железные дороги, высоковольтные ЛЭП и магистральные трубопроводы должны находится исключительно в государственной собственности, а на прибыль от их эксплуатации должен быть установлен прогрессивный налог?" Можно ли надеяться, что Кремль и правительство, Чубайс и Греф, Потанин и Абрамович встанут по стойке "смирно" и ринутся выполнять волю граждан России?

Напомним, что в истории России было всего три референдума. Первый прошел 17 марта 1991 года — тогда вопрос был поставлен о "сохранении обновленного Союза Советских Социалистических Республик" — и через полгода три человека разрушили Союз, за сохранение которого высказались свыше 76% голосовавших. Второй референдум, "Да-Да-Нет-Да", проводился 25 апреля 1993 года и состоял из четырех вопросов: о доверии Ельцину, его курсу, о досрочном переизбрании президента и Съезда народных депутатов. На народное решение Ельцин наплевал и 4 октября расстрелял Верховный Совет из танков. Наконец, третий референдум, об одобрении ельцинской конституции, был проведен 12 декабря 1993 года. "Самая демократическая в мире конституция" в итоге дала такие чрезвычайные полномочия президенту, что необходимость в референдумах как-то сама собой "отпала".

Ключевым во всей затее "Родины" с референдумом является не риторический вопрос "Что произойдет после референдума?", а то, насколько эффективно сумеет партия использовать в пропагандистских целях собственно подготовку волеизъявления. И, конечно, если одним прекрасным днём всеобщее голосование по референдуму "Родины" все же состоится — это многое скажет о потенциале партии.

ХОТЯ С УДАЧНЫХ ДЛЯ "РОДИНЫ" выборов 2003 года прошло почти полтора года, партия до сих пор, кажется, пытается определиться со своим избирателем: каков он, во что он верит и чего хочет. С этой почти нескончаемой попыткой связаны и слова Рогозина, произнесенные все на том же партсовещании, о том, что "дальнейшая тактика поведения партии продиктована стремлением стать ведущей левопатриотической оппозиционной силой, а не быть на манер многих послушной манипулируемой оппозицией. Сочетание патриотизма и социал-демократии будет тем самым контекстом, в котором "Родина" будет бороться за власть. Наша программа станет квинтэссенцией гражданских прав".

Закроем глаза на пассаж в адрес КПРФ — перед нами возникнет на первый взгляд неудобоваримый идеологический компот, в котором "патриотизм" смешан с "гражданскими правами", а сверху добавлены никому не известные идеалы "социал-демократии". Такой компот, однако, вполне жизнеспособен в постмодернистских политических реалиях России начала XXI века, в которых произошло полное размытие любых партийных идеологий: государственник-президент, выходец из КГБ, сдает территории; "партия монетизации" приходит к власти на сталинской риторике; коммунисты отказываются от интернационализма, классовой борьбы, гегемонии пролетариата и неприятия частной собственности; а либеральные политики вынуждены вообще становиться ура-патриотами.

Прошлые выборы и нынешние "реформы смерти" показали, что в стране стремительно набирает вес электоральный класс "просвещенных патриотов", которые числят себя державниками, но опасаются грядущего авторитаризма, готовы ко всеобщей экономической мобилизации, но только не к продразверстке или коллективизации, радуются возрождению Православия, но раздражены "попами на мерсах". Они убеждены в историческом величии Советского Союза, но с неприятием относятся к "пломбированному вагону", к репрессиям 30-х, к туфле Хрущева и к "маразматическому брежневскому Политбюро", они убеждены в гибельности реформ Грефа, но всячески открещиваются от собственной маргинальности, пытаясь "выбиться в люди". Они ненавидят нынешнюю власть за нарастающее безволие и одновременно — за уменьшение свобод; они не верят в Путина, но апеллируют к Кремлю в дни кризисов и национальных оскорблений. На этом "просвещенно-патриотическом" поле до сих пор по-настоящему не играла ни одна серьезная партия.