Газета Завтра 503 (28 2003) - [21]

Итак, "настоящий период истории Церкви" характеризуется с одной стороны предельной извращённостью и тотальной профанацией в среде носителей стихии воды, и, с другой стороны, всё более глубоким обособлением и исшествием в "параллельное" существование носителей стихии огня (далеко не случайно в последнее время всё чаще и чаще вспоминают об Опричнине, причём не только как об идее государственно-политической, но более в плане экклезиологии). Надобно приметить и то, что и в прошедшие (куда более благополучные во всех смыслах) времена существовало известное "напряжение" в христианском мире между законническим формализмом, принципом воды, и благодатной духовностью, принципом огня. Строго говоря, сие "напряжение" заложено уже в самоей природе названных стихий, что не укрыто было от натурфилософии древности. "Холодное (воздух) согревается, горячее (огонь) охлаждается, влажное (вода) высыхает, сухое (земля) увлажняется" (Гераклит, фр. 126). То, что даже и в теле церковном стихии уже неспособны удерживаться в единстве, возвещает о том, что предельно близок уже Конец сего видимого мира, близко пришествие "дня Божия, в который воспламененные небеса разрушатся и разгоревшиеся стихии растают" (2 Петр. 3, 12).

Для Истинной Церкви последних времён, таким образом, всеочевидно будет свойственно явное преобладание огненного элемента. Эсхатологическая "форма" Православия — суть ОГНЕННОЕ ПРАВОСЛАВИЕ. Огонь, напомним, это также стихия, в наибольшей полноте символизирующая РЕВОЛЮЦИЮ. Православная революция — несмотря на кажущуюся непривычность и парадоксальность сего словосочетания, оно наилучшим образом раскрывает то, в чём выразится крестоносный подвиг последних христиан на эсхатологическом рубеже. Митр. Антоний (Храповицкий) в своё время в своей работе "Чем отличается православная вера от западных исповеданий" сделал примечательное наблюдение: "Христианство есть подвиг… Исторически под этим… под взятием креста разумелись, по-видимому, различные подвиги: во время земной жизни Спасителя — вступление в число учеников, следовавших за Ним; далее — исповедание веры и мученичество; затем, от IV века и по ХХ — отшельничество и монашество. На самом деле, эти разные виды подвига были лишь условиями одной идеи, одной цели… жить для того, чтобы достигать святости. В этом заключается истинное христианство; это — сущность Православия в отличие от инославия западного". Нельзя не отметить, что смелая в целом мысль митр. Антония в данном месте как бы начинает испытывать некоторую "робость" и не находит ничего сказать о том, какой вид подвига привзойдёт в христианскую историю с наступлением ХХ века. (О монашестве как преимущественном виде такового подвига уже нельзя говорить сколь-нибудь серьёзно. Оно исчерпало себя (по крайней мере в тех формах, что всем привычно-знакомы: обители — собственники обширных сельхозугодий, обладатели кругленьких сумм на счетах и т.п.). И это — не мнение какого-нибудь "модерниста", подобных воззрений придерживался такой, например, нетипичный епископ (ибо удостоен огненного посвящения) как Игнатий Брянчанинов). Подвиг православного революционера, опричника, исповедника Огненного Православия — вот "историческая рамка" героической святости с ХХ века и по дни сия… Достопримечательно и то, что некое влечение к именно такому образу святости, некое предощущение долженствующего "поясть землю" "огня рвения Божия" обнаруживает себя в нынешней антисистемной и радикальной среде. Приведём практически дословно один из наиболее значительных примеров вызревания подобных настроений, заимствовав оный из заметки с характерным названием "Христос и революция":

"…"Христос был первым революционером" — высказывание затёртое, как левыми атеистами, так и некоторыми христианами. Первым Он не был, в той же Библии есть примеры бунтарей. Дело-то в том, что для верующего это является определением Бога, а не исторического персонажа или одного из великих, религиозных учителей. Если революционность присуща Христу, или, тем более, она Его важная характеристика, то для последовательного христианина это вопрос жизни (в смысле как прожить), а так как речь идёт о революции, а не о эстетических пристрастиях, то, возможно, и смерти. Для меня основной пафос Христа — это любовь, свобода и мужество. Настоящий Христос — опасен, разрушителен для системы. Оболгав, обстебав Господа моего,— сопливыми, пошлыми открытками, скомпрометировав Его отождествлением с собой, они сделали Его богом тупых домохозяек, старушек и провинциального буржуа. Система, обуржуазив Христа, сделала Его безопасным для себя.

Всё Евангелие пронизано жаждой правды (в том числе и социальной) и неприятием обывательских, буржуазных ценностей. Не является для Бога целью получше обустроить быт человеку и для человека не должно являться высшим благом получше устроиться, человек не рыба! "Их бог брюхо" — краткая и точная новозаветная характеристика общества потребления. И власти такое общество — то, что доктор прописал, оно управляемо, трусливо, предсказуемо. В Евангелии жизнь и душа — синонимы. О пропитании человека-души Бог позаботится (это и необходимо, потому как ЧЕЛОВЕК не может рвать кусок из рта ближнего своего), а человек-брюхо и не нуждается в Боге, он о себе позаботится, он другого не умеет, он может и это умеет плохо, но другого он просто не знает!