Газета Завтра 478 (3 2003) - [30]

Дамочка, попавшая наравне со всеми в мощное силовое поле, явно чуждое ей, окончательно сникла. Она ловила ртом воздух и, как рыба, не могла ничего выдавить. На ее счастье раздался сигнал к отправлению. Она облегченно встрепенулась, не зная, как завершить эту придуманную самой затянувшуюся мизансцену. Кинула последний отчужденный взгляд на подопечную, попыталась ревизорским прищуром обвести окружающих, но все это было уже жалко, нелепо, и, почуяв свою дальнейшую неуместность, тем более что и времени совсем не осталось, она ретировалась.

Состав наш тронулся, стал набирать ход. Мысли мои вслед за ним понеслись с севера в южную сторону. И уже другая картина, грозная и величественная, вставала перед моим взором. Вагон и весь поезд, наполненный, как мне виделось, неиссякаемой народной волей, закаленной на студеном ветру и обожженной морозом, представлялся — ни много ни мало — бичом Божиим. Бич этот, грозное орудие в деснице Мессии, взлетал над алчностью, хищничеством, которые ополонили Отечество, над всеми теми, которые развели в Храме торжище.

Ух, какую картину рисовало мне мое сердце! Как оно упивалось мгновениями праведного и долгожданного гнева, как утоляло жажду справедливости!

Наивное и глупое сердце! Чем дальше катил наш поезд, тем все тише становилось мое ретивое, и тем рутинней и будничней — окружающее.

До полуночи оставалось часа полтора. Пора было готовиться к ночлегу. Но на наших дорогах так заведено: сел в поезд — разматывай котомку, клади на стол припасы — все эти крутые яйца, жирную колбасу, лук-чеснок, огурцы-помидоры, соль-перец — и приступай к трапезе. И здесь ни при чем ни режим, ни аппетит. Сел в поезд — явление свое отметь большой жрачкой.

Так случилось и тут. Разворотливее других оказались дембельки. "Нищему одеться — только подпоясаться". Через пять минут после посадки они уже гремели посудой, чокались кружками, стаканами, галдели, гоготали, невпопад громко говорили, как в кубрике, и совершенно не слушая друг друга. Группа медвежьеватых мужиков, облаченных в тяжелую амуницию, заметно отстала от них. Однако вскоре они благополучно рассупонились, разоблоклись, закинув прорезиненные комбинезоны, ватные штаны и бродни либо на багажные полки, либо в рундуки, и тоже стали гоношить ужин. Местом застолья эти пилигримы облюбовали наш отсек. То ли потому, что сидельцев тут было поменьше, то ли сидельцы, то бишь мы, показались покладистее, то ли все дело оказалось в Сергее — он был центром, неким основанием шатра, вот все и пристроились к нему. Правда, действовал Сергей не нахрапом, не волей, он вежливо попросил разрешения, обратившись к зажавшейся в уголок женщине и ко мне. Особа не промолвила ни слова, а я кивнул. Что оставалось делать? Мужики с дороги, к тому же дальней. Как тут не понять? В знак согласия я сдвинул ближе к окну свой "тормозок", а потом глубже в угол сдвинулся сам, давая место на своей разобранной постели этим залетным мужикам.

Их устроилось в нашем отсеке пятеро. Разные по обличью, разные по масти, возраста от сорока до пятидесяти, они чем-то казались схожи. Догадка пришла быстро, следом за двумя-тремя репликами. Это были отставные офицеры, летуны или летная обслуга, а теперь — военные строители.

По первой накатили в стаканы торопливо, хотя и сдерживались. Ждали, видать, этого момента, тетешкали его в себе, а дождавшись, боялись упустить, и в то же время — не пацанва же дембельнутая — форс держали. Выпили молча, не отвлекаясь, покрякали, похекали, ожидая первого прибоя тепла, нутряного отзыва, а потом заработали челюстями. В ход пошли огромные куски вареной колбасы и ломти ржаного хлеба. Жевали тяжело, трудно, словно выполняли обременительную работу. А уж после первого жора, утоления и расслабления и заговорили.

Оказалось, что они, бригада строителей, работали на архипелаге по контракту. Контракт был заключен на месяц, а их продержали на Новой Земле целых три.

— Как так? — удивился я.

— А вот так, — выпятил небритую челюсть Серега. — Генерал подпись на пропуске не ставит — и баста! А без визы кто выпустит из режимной зоны?!

— Но вы же теперь гражданские...

— Ну и что! — пожал плечами Серега. — Визы-то нет... А визы нет — нечего и рыпаться...

— Да это что — зиндан?

Название афганской тюрьмы вырвалось само собой, неожиданно для меня самого. Но этим мужикам оно оказалось не в новинку. Выходит, бывали и там, где это словцо в ходу.

— Во-во! — тряхнул прядями седеющих волос Серега. — Зиндан и есть. А генерал там — пахан. Законы Большой Земли для него не писаны...

Товарищи его согласно закивали, забубнили, что генерал — сволочь, сулились написать о произволе его в прессу и даже называли столичную газету. Однако говорили, показалось мне, как-то вяловато, не очень убежденно и уверенно. Почему? Может, потому, что расслабились, притушили свой гнев спиртным. А может, наоборот — спалили его еще на новоземельских кострах, ожидаючи долгожданного борта. Так или иначе, но все больше казалось, что они не столько порицают генерала-узурпатора, сколько едва ли не оправдывают его: у него объекты, у него фундаменты-ростверки, а рабочих рук раз-два и обчелся...