Газета Завтра 453 (31 2002) - [19]

— Отставить, Игорь! Чечей кругом, как вшей. На борту все мертвы. У меня перебиты ноги, мне не выбраться. Я тебе приказываю, “нурсами” — по мне!

— Михалыч, сейчас я их отгоню! — орал я, лихорадочно прикидывая, как помочь Калинину.

— Слушай меня, Жуков! Работай по мне…

Боевики залегли перед вертушкой, несколько из них под прикрытием дыма подбирались к борту. Прямо из кабины навстречу им полыхали вспышки автоматных очередей. Кайданов дрался.

И в это время по борту словно одновременно ударили несколько молотков. Вертолет дернулся, и на долю мгновения мне показалось, что потерял управление. Но через секунду выровнялся.

— Меня зацепило… — услышал я в динамиках искаженный болью голос моего оператора.

— Вовка, что с тобой?

— Бок зацепило и стеклом лицо порвало. Ничего не вижу. Кровью заливает.

— Держись! Вовка? Вовка?!

Но оператор молчал…

Прямо по курсу лежала "восьмерка" Калинина.

…Двое боевиков пытались открыть дверь в кабину. Еще двое били прикладами автоматов по остеклению пилотской кабины. Остальные, словно чувствуя мою слабость, стоя во весь рост, били по мне из автоматов. На плече у одного из них я успел разглядеть тяжелое копье "граника".

— Игорь! — услышал я искаженный болью, затухающий голос Калинина. — Я тебе приказываю. Работай по мне! Не дай им меня взять, слышишь?! Не дай им меня взять. Работай, сынок!!!

У меня еще была доля секунды на решение…

…До гробовой доски я не смогу сказать, почему поступил именно так.

Может быть, потому, что азарт боя отключил нормальное восприятие и мной управляли скорее инстинкты, чем разум. А может быть, потому, что знал — дороги домой после всего того, что сегодня случилось, у него уже не было…

…И, довернув машину, чтобы лежащая на склоне "восьмерка" оказалась прямо в центре прицела, я утопил кнопку "Пуск" и не отпускал ее, пока последняя ракета не вышла из блока.

— Прощай, Михалыч!!! — заорал я в эфир, увидев, как "восьмерка" утонула в море огня и дыма. А потом прямо перед глазами расцвел огненный цветок.

…Почему я не упал, почему не столкнулся со скалой — не знаю. Чудо, наверное. Ведь секунд пять я был без сознания. И все это время вертушка сама в небо лезла, словно хорошая лошадь, выносила своих бесчувственных седоков из-под огня.

В себя пришел только на высоте. Остекление разбито, ветер в лицо ледяной бьет. Перед глазами все плывет. Голова, как колокол.

…Потом Вовка сказал, что по нам гранатометчик отработал. Вовка очнулся от залпа "нурсов" и видел, как граната срикошетировала от "пэзэу" и взорвалась метрах в пятнадцати от кабины. Я вообще ничего не видел. Только огненный цветок, а потом темноту…

"…С незапамятных времен среди самураев просьба стать кайсяку считалась плохим знамением. Причина этого в том, что кайсяку не приобретает славы, даже если хорошо свершит свое дело, но если по какой-то случайности он совершит оплошность, он опозорит себя до конца жизни…"

Хагакурэ — "Сокрытое в листве"

…Тела Калинина, экипажа и десанта смогли вывезти только через сутки.

Точнее, то, что осталось после залпа "нурсов" и пожара.

Я в это время лежал в госпитале. Врач определил контузию. Голова раскалывалась. Перед глазами крутилось огненное колесо. Я толком не мог стоять, меня качало, бросало из стороны в сторону.

На второй день в палату зашел незнакомый улыбчивый подполковник.

— Следователь военной прокуратуры Горбенко, — представился он. — Я хотел бы уточнить некоторые обстоятельства вашего последнего полета…

Свидетелей последних секунд командира не было. Наш радиообмен "земля" не смогла записать. Горы экранировали радиоволны. Мой оператор был в это время без сознания. Я остался единственным свидетелем.

Я все рассказал следователю. И про то, как мы оказались в этом районе, и про последний приказ Калинина. Меня никто ни в чем не обвинил. Даже орденом наградили. Правда, не за конкретный бой, а в общем — "за участие в контртеррористической операции".

Но словно какая-то стена выросла между мной и остальными.

Я расстрелял Калинина.

Это было, как приговор, как клеймо.

Я расстрелял Калинина.

…В летной столовке я остался за столом один. Кузьменко улетел в академию. Крестова перевели в Ростов, но никто не занял их места, хотя стол наш считался "блатным" — у окна, с видом на реку.

…Меня перестали звать на волейбол. Пряча глаза, доктор сказал, что мне пока играть нельзя. Формально он был прав. Но я-то знал, что причина в ином.

Я расстрелял Калинина!

…Через три дня после моего возвращения в полк я встретил Аллу. Вечером она пришла ко мне, но лишь за тем, чтобы уже, надевая платье, отвернувшись к зеркалу, сказать о том, что решила вернуться к мужу — запойному прапорщику из аэродромной роты.

Но могла бы и не объяснять ничего. Я и сам почувствовал, что вместо жадной умелой бабы подо мной лежит зажатая тетка, которая ждет — не дождется, когда мужик свое получит…

…Она служила в штабе планшетисткой, и все отлично знали, чья она любовница…

Оправдываться? Глупо. И бессмысленно.

Семья командира почти сразу после похорон переехала в Казань.

А с остальными о чем говорить?