Газета Завтра 387 (18 2001) - [34]

Которые и близко не похожи на тех проституток, что залетали порой на студенческий разгул моей советской еще юности. Те представляли органическое для любой популяции меньшинство с нарушенной, иногда временно лишь, установкой на свое природное предназначение. Их порождала неумеренная тяга к легкой, сладкой жизни — и небрезгливость отдаваться за икру, шампанское и импортные шмотки всяким денежным хмырям. Профессия, как и любая другая, имела свои плюсы и минусы. Но для ее избранниц перевешивали плюсы — что и определяло их во всяком случае свободный лично выбор.

Сейчас живой товар, в дождь и мороз несущий свою каторжную вахту на московских тротуарах, — это, как правило, провинциалки, у которых дома малое дите и никаких средств к существованию. Можно, конечно, для очистки личной совести в них и бросить камень осуждения. Во-первых, нечего рожать в зоне рискового существования — которая в нашей провинции сейчас практически везде. А во-вторых, ведь сами же, пусть сдуру даже, прыгнули на ту панель!

Но это все равно что осудить попавшего в капкан зверька за то, что он туда полез. Или чернокожих персонажей Гарриэт Бичер-Стоу за то, что они негры. Сам Бог дал женщинам инстинкт рожать — даже в самые тяжкие годины. У юной матери погиб муж — или оказался негодяем; родители без работы и без денег, одной бабушкиной пенсии на все рты не хватает. Вот и готова почва, на которой возникает тотчас своя черная Юлька со своим капканом на отчаявшуюся с горя душу. Створка захлопнулась — и поезд с очередной невольницей ушел.

И тут общество должно дать себе отчет: принимает оно рабовладельческий порядок или нет. Если да — то, конечно, только раб во всем и виноват, а рабовладелица, черная Юлька, — уважаемый член общества. Если же нет — бороться надлежит не против белых рабынь, а против самого вцепившегося в свои прибыли невольничьего рынка. У нас же сейчас, с одной стороны, статьи УК 240 и 241 по вовлечению в проституцию и содержанию притонов еще никто не отменял. Но с другой, судебных процессов по ним нет практически — а живой товар в газетах рекламируется так же открыто, как автопокрышки и щебенка.

И это рабство у нас водится не на одной панели. Вся нынешняя торговля на лотках — то же самое. Невольницы тут, являясь той же секс-обслугой для хозяев, преимущественно хачиков, за свой стоячий по 12 часов в сутки труд не получают ничего. Весь заработок должны наворовать на обсчетах и обвесах покупателей — что делает их и легкой поживой для пасущихся вокруг ментов. Я пару лет назад был на громком суде над одной такой торговкой, обвинявшейся в продаже своего новорожденного ребенка. Все жутко возмущались ее преступлением — но ни одной души не тронуло, что мать-рабыня за день до родов еще стояла на морозе у своего лотка — и на другой день после родов там уже стояла снова.

И по поводу Чечни, ошибочно считаемой у нас каким-то исключительным очагом работорговли. Просто в Чечне с этой работорговлей начали войну. Стали хоть как-то выручать попавших в рабство, хоть вести им счет. Ну а в Москве никто такой счет не ведет, с работорговлей не воюет — вот ее и нет. И тот на редкость благородный мент, избавивший Наташку, — зондеркоманду все же из каких-то ведомых ему соображений отпустил.

Я в конце нашей с ней нечаянной заутрени поднял верную у нас от всех печалей чарку:

— Ну за твой день рождения!

— У меня ж не сегодня!

— Ошибаешься, сегодня! Даже целых два!

И дальше ей сказал, что первый день рождения — это что ее не умочили в самом прямом смысле слова. Нераскрытых убийств при схожих обстоятельствах у нас сегодня пруд пруди. А за второй свой день рождения скажи спасибо тем пятерым уродам и своей Юльке. Которая слегка перебрала, на твое ж счастье, с начальной дозой устрашения. А обошлась бы чуть полегче для начала — следом уже прошли б легко и все пять, и двадцать пять уродов. И спаса от погибели на дне панели уже не было б — как и заработка там тоже никакого нет. Даже не потому, что львиную часть денег отбирает сутенерша, оставляя девкам пшик. И тот пшик там уже не нужен — как негру на плантации та побрякушка, за которую он угодил туда. Да, когда матери идут на это ради своих малых деток — хоть какой-то смысл в их крестной жертве есть. А все остальное — чистое, в пользу поганых "мамок" исключительно, самоубийство.

ЛЕКАРСТВО ПРОТИВ РАБСТВА

Наташка прожила у меня еще два дня. По собственной охоте в благодарность за пристанище вычистила мне всю квартиру, отдраила давно немытую плиту — даже слегка, кажется, в меня и втюрилась. Но чутко уловив, что я не собираюсь звать ее остаться навсегда, сразу же, как только малость оклемалась, засобиралась восвояси.

Я ее отвез на Киевский, посадил в брянский автобус — билет на поезд нельзя было купить без паспорта, который так и остался у ее черной Юльки. Похоже, она впрямь не терпела проявлять при ком-то слез — поскольку когда до старта ее автобуса оставалось еще с полчаса, вдруг сказал мне свое любимое: "Уйди отсюда!" — и, оттолкнувшись от меня, удрала на свое место.

А с этой Юлькой я еще общался тоже. Наташка позвонила ей от меня, та стала ее убеждать вернуться, но Наташка уже — наотрез. Только повесила трубку — сама Юлька звонит мне: "Ну ты, козел, я тебя раком поставлю, у тебя девушка вся в синяках, ты мне ответишь, если ее не пришлешь!" Я ей ответил тоже в резком тоне — но ее это смутило мало. Она потом звонила и еще, с самыми лютыми угрозами. Ведь по рабовладельческим понятиям именно я совершил самый тяжкий, вплоть до смертной кары, грех: помог сбежать невольнице, украл чужую, не принадлежащую мне вещь!