Газета Завтра 387 (18 2001) - [32]

Когда же я им предложил хоть написать статью об этом, они зашикали: молчи, не подставляй нас! Рабская косточка сыграла — и я подумал о кипевших в Москве словопрениях вокруг НТВ и свободы слова. В стране, разбитой на воров и на рабов, никакой свободы слова быть не может, кто бы — Гусинский, Березовский, Йордан, Тернер — ни держал наши независимые СМИ. И грянувший на Брянщине колбасный рай не сильно осчастливил его покорное неагрессивно большинство. Колбаса для многих обнищавших и обобранных стала еще дальше, чем была когда-то в расположенной в шести часах езды на поезде Москве.

СИРЕНЕВЫЙ ТУМАН

Но это все о рабстве больше фигуральном, не прямом. С прямым я волей случая столкнулся в лоб как раз в том поезде, бывшем колбасном, Брянск-Москва. Хотя жуткую его мету смог разглядеть во всей красе лишь сутки спустя.

Из Брянска этот поезд уходил за две минуты до полуночи. За предыдущий вечер я хорошо отведал не только ароматной колбасы — и вкусной брянской водки тоже. Билет же взял в плацкарте — чтобы не платить втрое за всего шестичасовой сон в купе.

На боковых местах напротив меня ехали четыре девчонки. Две совсем юные — прямо напротив моей верхней полки; в отсеке наискось — две лет уже по 25. Старшие разгадывали все кроссворды; зеленые же просто, как казалось, маялись со скукоты. Одна из них отличалась симпатичным личиком и уже на загляденье вызревшими формами. Я в легкой эйфории своего подпития нет-нет да поглядывал на юную красотку, жалея, что по возрасту гожусь уж ей в отцы. И скоро понял, что и она мое внимание во всяком случае заметила.

Между тем компания кативших с нами молодых ребят залипла тоже на смазливую девчонку — и они принялись расхаживать мимо нее в попытке завязать контакт. Но стоило кому-то из них с ней заговорить, как одна из старших спутниц, ядовито-черного окраса, все видя из-за своего кроссворда, сурово обрывала молодца: "Оставь в покое девушку!" И в ее тоне была какая-то такая властно-остужающая нотка, что молодняк довольно быстро сдался и сошел с дистанции.

И когда тот странно спаянный девичник стал собираться спать, я, подсобив красотке разложить ее верхнюю полку, отпустил ей какую-то по ходу дела шутку. Она мне втихаря что-то ответила — и я в итоге лег на своей полке головой в ее сторону. Что нам позволило под самым носом строгой надзирательницы завести запретный, потому особо сладкий, под раскат вагона, разговор.

Звали ее Наташкой, она ехала в гости к той черной Юльке — двоюродной сестре, переселившейся из Брянска в Москву к мужу. Вторая малявка была их же какой-то родственницей; вторая старшая — Юлькина подружка. "А что тебя так стерегут?" — "Да сволочи! Выпить водки дали — а покадриться с мужиками не дают!"

Мы разболтались, не заметив, как при какой-то остановке скрадывавший наши речи шум движения стих — и черная сеструха тотчас запеленговала нас: "Наташка, сейчас уйдешь на мое место!" Мы, как застуканные жулики, развернулись друг от дружки, но я еще достал блокнот и вместе со своим телефоном написал на листке: "Когда устанешь от конвоя, позвони!" Перекинул листок Наташке и, успокоившись на этом, под разошедшийся в душе сиреневый туман, уснул.

Но вскоре проснулся оттого, что неугомонная Наташка дергала меня за пятку: "Пошли с тобой покурим. Юлька спит". По пути в тамбур она еще уговорила меня купить пиво у проводника. И после пива мы с ней в тамбурном сиреневом тумане, в пику вредной Юльке, стали целоваться. Впрочем, на всякий случай простояли там недолго — и ушли уже совсем спать.

ФИОЛЕТОВАЯ ШКУРА

Наутро мы едва перемигнулись с ней: сиреневый туман рассеялся, проколотый, как спицей, зорким оком бодрствовавшей снова надзирательницы. И не перемолвившись ни словом больше, расстались в людской сутолоке на перроне. Как мне подумалось — и навсегда.

Но на исходе следующей ночи у меня дома звонит телефон. Голос мужской: "У вас есть знакомая Наташа из Брянска? С которой вы познакомились в поезде?" — "Да. А вы кто?" — "Сотрудник милиции. Можно ей к вам сейчас приехать? Назовите адрес".

Я несколько опешил: что еще за мент? А может, и не мент вовсе — а какой-нибудь разгонщик, убирающий нашего брата на смазливого живца? И, силясь собраться спросонок с мыслями, спросил: "А что, это какая-то новая функция милиции — развозить девчат по адресам?" — "Она сама приедет. Говорите адрес!" И я, положась на авось и тот оставшийся от тамбура сиреневый туман, назвал свою улицу и дом. Но не успел позвать саму Наташку к телефону — как в трубке раздались короткие гудки отбоя.

Мое волнение в ожидании сначала дома, а потом на улице неведомо кого, чего легко вообразить! Но вот подъехала машина, остановилась у светящегося номерного знака дома, от которого я на всякий случай придержался в стороне. Вышла одна Наташка, и машина укатила. Я выдвинулся из своей тени — и увидел, что ее, довольно легко по ночной свежести одетую, колотит дрожь. Но только приобнял за плечи, как она резко отдернулась: "Уйди отсюда!" — "Что с тобой?" — "Пошли скорей. У тебя выпить есть?"

Дома я уже понял, что она дрожала не от холода — а от какого-то перенесенного только что шока. Налил ей той же брянской водки — после чего Наташка и поведала мне свое приключение, приведшее уже меня в итоге в легкий шок.