Газета Завтра 377 (8 2001) - [38]

Левицкая оставила записи своих впечатлений о Шолохове, о своих встречах с ним в Москве, о своей поездке в Вешенскую. Записи эти говорят, что благодаря огромному жизненному опыту и женской интуиции она сразу же почувствовала несоизмеримость первого, чисто внешнего, впечатления от знакомства с молодым писателем и внутренним масштабом его личности.

"Ладная фигурка на крепких ногах, но уж слишком небольшая для взрослого человека, небольшие руки и ноги, а в зубах — трубка. Чудной паренек, да и только! И уж никак не верится, что он может знать так много, так удивительно передать тончайшие движения человеческой души, переживания женщины, матери, любимой и любящей..." — писала Левицкая.

"Приезжая в Москву, он часто заходил ко мне. Однажды встретился с Игорем (сыном Е. Г. Левицкой. — Ф. К. ). Очень понравились друг другу. Странно было смотреть на этих двух парней. Разница в годах — самая незначительная: одному — 21 год, другому — 24. Один — горячий комсомолец, твердый коммунист, работник производства. Другой — свободный степной "орелик", влюбленный в Дон, степь, своего коня, страстный охотник... и рыболов, и исключительный, неповторимый певец "Тихого Дона".

И вот здесь, в подтексте этого сопоставления: один (сын) — "горячий комсомолец, твердый коммунист", другой (Шолохов) — "свободный степной "орелик", — звучит сомнение, которое будет мучить самого близкого Шолохову в Москве человека, старую большевичку Е. Г. Левицкую, всю жизнь: с кем он, этот "степной орелик", — с нами (то есть "твердыми коммунистами") или нет?

Вывод Левицкой из всех его бесед с молодым Шолоховым: "В шатаниях Григория есть, безусловно, много автобиографического".

Е. Г. Левицкая снова и снова встречается с молодым писателем, пытаясь его понять.

"Иногда не могу разобрать, что это за человек? Простодушный или хитрый? Откуда это презрение к деньгам?.."

И еще одно наблюдение Е. Г. Левицкой: "Не любит город. Чужой он ему, шумный, хлопотливый. Не восторгается достижениями нашей городской жизни, да и тракторная колонна, поднимающая целину степи, также как будто не по душе".

В значительной степени ради того, чтобы понять, "разглядеть" полюбившегося ей молодого писателя, Левицкая вместе с сыном и совершила поездку в Вешенскую.

"Еще в прошлом году М. А. звал приехать в Вешенскую, а этой зимой чуть ли не ультимативно ставил этот вопрос, заявляя, что иначе "дружба врозь", — пишет Е. Левицкая. — Мне и самой хотелось сменить обстановку, посмотреть его в обычной, житейской обстановке, попробовать понять этого своеобразного, необычного человека, сумевшего в свои 21-22 года ("Тихий Дон" он начал писать в 25-м году) дать такие глубокие, тонкие по психологическому анализу страницы "Тихого Дона" и свои небольшие рассказы, яркие, незабываемые".

Главным для Левицкой в этой поездке было стремление не только "посмотреть обстановку", в которой жил Шолохов, но лучше и глубже понять его самого, его душу и помыслы.

"Загадкой все это было для меня, — пишет Левицкая, — загадкой и осталось и после пребывания в Вешенской. За семью замками, да еще за одним держит он свое нутро. Только изредка и всегда совершенно неожиданно блеснет какой-то луч. И снова потухнет. Я знаю только, что если я, старуха, не разгадала этого человека, то и все окружающие тоже его не знают. Он живет какой-то своей особой жизнью".

Е. Левицкая снова и снова задает вопросы Шолохову. Но, констатирует она, "говорить с М. А. очень трудно. Замкнутый, он и о себе говорить не любит".

Говорила она и о необходимости переезда в Москву, хотя бы на два-три зимних месяца.

"Зачем я поеду? — живо ответил он. — Ведь здесь кругом сколько хочешь материала для работы".

И как итог: прощаясь, "я снова вспомнила "Тихий Дон", Аксинью и Григория, весь аромат этого удивительного произведения особенно ярко чувствуется здесь. Невольно, смотря на М. А., думаешь, нет ли некоторых автобиографических черточек в Григории и его сомнениях, исканиях и шатаниях. И придет ли он когда-нибудь совсем, совсем к ним? Много бы я дала за это. И никаких трудов не надо жалеть, чтобы крепче связать его с нами, дать твердую опору, заставить чувствовать его своим, а не травить, как это делают враги и, что еще хуже, так называемые "друзья и товарищи", "проклятые братья-писатели", — как горько жаловался М. А. однажды в письме. Удивительная притягательная сила у этого крепкого, такого еще молодого и не всегда понятного и разгаданного человека".

Покинув Вешенскую, переписываясь с Шолоховым, помогая ему, она продолжала тревожиться за его судьбу. После очередного шквала нападок на Шолохова она записывает для себя: "Какова будущность его? Каким он выйдет из переживаемого им острого кризиса? Страшно становится за возможность его отхода. Такая огромная сила, такой необычный талант".

"Отхода" — от чего? От литературы? Нет, конечно. Речь идет о другом: об "отходе" от "нас" — помните ее вопрос: "Придет ли он когда-нибудь совсем, совсем к нам?" — то есть к большевикам, "твердым коммунистам", к каковым причисляла себя Е. Левицкая, член РСДРП с 1903 года.