Газета Завтра 359 (42 2000) - [27]

на мой взгляд, состоит в том, что из нее сосут кровь семьи, подобные семье Боровиков или Михалковых и прочих вельмож. Свои Михалковы есть в маленьких городах. Разветвленные десятки тысяч семей этих образуют грибницу. Они женятся и выходят замуж за себе подобных отпрысков таких же, подобных им семей-династий. Михалковы, к примеру, прекрасно в лице папы "дяди Степы"" служили советской власти, оба братика прекрасно вписались в демократию, оба, конечно, не гении, но овладели привилегированным мастерством. Папа Михалков в свое время женился на дочери художника Кончаловского, детки, и Михалковы и Кончаловские, и все исправно вампиризируют Родину. Генрих Боровик, председатель Советского Комитета защиты мира, родил двоих: Артема и дочку Марину. Дочка вышла замуж за Диму Якушкина, сына кэгэбэшного генерала. Дима Якушкин, как и подобает сыну кэгэбэшного генерала, работал журналистом в Париже. К этому еще следует добавить, что жена Артема Боровика — Вероника Хильчевская — тоже не безродная девушка. Ее отец был представителем СССР в ООН, а первый муж был тоже мальчиком-мажором — сыном политического обозревателя Томаса Колесниченко. Одно из первых интервью со мной в русской печати, в газете "Московские новости", опубликованное чуть ли не в 1988 году, было взято у меня Дмитрием Якушкиным. Позже я потерял его из виду, и выплыл он вновь уже в качестве пресс-секретаря президента Ельцина. Когда в декабре 1998 года Министерство юстиции отказало в регистрации Национал-большевистской партии, я достал его домашний телефон и позвонил. Что называется, "голод не тетка", или "любовь зла — полюбишь и козла". Подошла дочь Боровика Марина и довольно мило поговорила со мной. "Я ничего от Димы не хочу, — сказал я, — мне бы совет получить". — "Я сейчас ухожу, еду как раз встречаться с Димой, — сказала жена Якушкина. — Мы едем на банкет. Позвоните в 11.30, мы будем дома, он подойдет к телефону. Кстати говоря, мы живем рядом с редакцией вашей газеты, часто проходим мимо ваших мальчиков". В 11.30, когда я позвонил, у них был включен автоответчик. Я оставил свой номер телефона. Жду его звонка и по сей день. Хотя он уже не пресс-секретарь Ельцина. Мальчики-мажоры… В 1990-м, в ноябре, после передачи "Камертон" прямо в студии Боровик познакомил меня с телеведущим Любимовым. Вот еще один мальчик-мажор. Папа — большой советский разведчик. Они такие все крупные, эти ребята, мясистые. Вспоминаю своего босса, наглого Питера Спрэга, оглоблю здоровенную: "Скажите, Питер, — спрашиваю я у него, мы сидим на кухне, — почему американцы такие здоровенные?" — "Бифштекс каждый день в трех поколениях — вот и весь рецепт, Эдвард, — отвечает он и бросает газету на стол, встает. — У вас в России едят мало мяса", — смеясь, покидает кухню. (Старый, злой Питер, я скучаю по нему… Хотел бы опять послужить у него батлером, вернуть старые добрые времена). Но в семьях Боровиков, Михалковых или Любимовых ели каждый день это пресловутое мясо и в более чем трех поколениях! Вот детки и вымахали все такие здоровые и мясистые. На всех мяса в России, правильно, Питер, не хватало, и если кто-то ел его ежедневно, то в прямом смысле вырывал его из других ртов.

Нет, я не испытываю личной неприязни к этим ребятам, я испытываю классовую ненависть. Должен же кто-то однажды высказать и такую, от противного, точку зрения. Я отпрыск бедного, простого рода, мой отец был всего лишь капитаном НКВД, потом МВД. Переводя на стандарты XIX века — что-то вроде выслужившегося из рядовых в офицеры и потому получившего дворянство воронежского простолюдина. Я как-то перечел "Отцы и дети" Тургенева и подумал, что мой отец соответствует отцу Базарова — штаб-лекарю. То есть я "из малых сих". Всем, что у меня есть, а есть у меня только известность, книги, великолепная партия НБП, которой, я верю, будет принадлежать власть в России, так вот, всем, что у меня есть — я обязан только себе: своему таланту и усилиям. А их, Боровиков, Михалковых, Якушкиных, поставили на рельсы и пихали папы, семьи, фамилия. Ну да Бог с ними…

Поселили меня в ноябре 1990 года на улице Герцена (ныне ее переименовали в Большую Никитскую) в доме, где тогда еще помещался журнал "Театр". Им, "холдингу", как сейчас говорят, империи "Совершенно секретно", сдавал для их гостей квартиру некий предприимчивый обыватель. (В 1992 году я еще раз жил там, теперь уже сам себя оплачивая. Туда же ко мне приходил в марте 1992 года Жириновский — пить водку и разговаривать. Туда многие приходили, (Виктор Алкснис, тогда еще "черный полковник", девки какие-то, израильский журналист Шамир…) На прощание, помню, Боровик устроил для меня ужин в "кооперативном" (или тогда уже говорили "частном"?) ресторане на Лесной улице. Тогда этот ужин не показался мне необычным, но сейчас, когда больше половины его участников мертвы, этот ужин выглядит в ином свете. Мертвенно-бледным кажется он мне, ужином мертвецов. Боровик с женой приехали за мной на машине и привезли в ресторан. Сам зал ресторана находился в полуподвальном помещении, столиков было немного. Было в изобилии мясо и много зелени — свежие помидоры, огурцы, лук, кинза. Боровик объяснил, что это не парижский, конечно, ресторан, но здесь есть свежие овощи, мясо и нет бандитов. Я сказал, что в Париже хожу в рестораны, только если меня приглашают издатели или еще кто, кому что-то от меня нужно. Я плохо разбирался тогда в персоналиях России, я не знал, кто есть кто, и потому не мог оценить тогда, какая там компания собралась. Долго я там не пробыл, у меня был ранний утренний авиарейс в Париж. Помню, что провожать нас вышел длинноволосый, как мне показалось, пегий человек в очках. Он сказал, что клятвенно обещает, что пригласит меня на свое телевизионное шоу. И дал мне визитку, а я, вежливый, продиктовал ему свой телефон там же, у входа в ресторан. В квартире на Герцена я поглядел на визитку. Там значилось: "Листьев Владислав". Позднее, когда он погиб, я пытался осмыслить его смерть и понял, что значения его смерти мне не понять. Я полагаю, он был неоригинальным и нетемпераментным тележурналистом. Скажем, Невзоров в свое время был много более интересным тележурналистом. Его репортаж, где он сует микрофон умирающему от ранения в живот молодому бандиту с калмыцкой физиономией, вызвал, помню, зависть французских коллег. Часть репортажа продемонстрировало французское телевидение, по-моему, канал "Арте", с завистливой ремаркой, что в прекрасной Франции показать такое французу не позволили бы власти, блюдущие нравственность граждан. Невзоров чуть ли не жмет на живот умирающего и спрашивает: "Больно?" А парень вдруг тут же и преставился. Последний хрип, конвульсия. В сравнении с такими репортажами Листьев — мыльный пузырь.