Газета Завтра 343 (26 2000) - [25]

Выбор союзников в Палестине не лежит между левыми и правыми сионистами, как в России подлинный выбор не стоял между Явлинским и Путиным. Цели у "атлантистов" и "евразийцев" одни и те же, только способы ее достижения разнятся. Правые сионисты — за покорение гоя огнем и мечом. Они не скрывают своих людоедских замашек. Левые сионисты (атлантисты, в вашей терминологии) за покорение тихой сапой, с помощью договоров. "Мирный план" Осло — создание "независимых" резерваций для палестинцев — не лучше прямого насилия правых. Шум против Осло — скорее декорация, призванная скрыть подлинный характер плана Осло. Так, в 1947 году правые сионисты шумели против плана ООН (мондиалистов) о разделе Палестины, левые сионисты согласились с планом, а все окончилось изгнанием палестинцев, победой сионизма и международным признанием для Израиля. Палестинцы давно поняли, что многообразие методов и школ у сионистов — это талмудический спор, как лучше зарезать пасхального агнца.

Друзья России в Святой земле — это те палестинцы и израильтяне, которые стоят на позициях интернационализма и антиимпериализма. Самые последовательные противники Америки в нашем регионе — православный палестинец, уроженец Иерусалима, профессор "Колумбии" Эдуард Саид и еврей из МИТ Ноам Чомски, которых я поддерживаю из своей Яффы. Сионисты-экстремисты считают, что Америка мешает им истребить палестинцев огнем и мечом, но они же уверенны, что Америка всегда будет помогать Израилю. Иными словами, они сердятся на Америку, как ребенок — на мать, мешающую ему поджечь дом.

В своей книге "Сосна и олива"  я тоже обратил внимание на саббатианцев наших дней. Может быть, в другой ситуации они смогли бы преодолеть свою расовую ненависть к гою и пойти по пути Саббатая Цеви. Но опыт миновавших лет показал, что этого не произошло. Союз с ними только подорвет и без того пошатнувшиеся узы России с палестинцами, подлинными автохтонами горного региона.

Вы с вашим сатанизмом слишком далеко заходите. Есть такие дьявольские силы, с которыми не стоит пытаться дружить. Недаром даже немецкие национал-социалисты уклонились в конце концов от многочисленных предложений сионистов о дружбе.

Роман Багдасаров МИР БАШНИ (Cемь полотен Владислава Провоторова)

КОГДА СМОТРИШЬ идиотские телерепортажи с московских выставок, пробегаешь глазами статьи продажных искусствоведов, наблюдаешь унылый маразм "народных" и "заслуженных", довольных тем, что удалось вписаться в очередной вираж "культурной политики", возникает мысль: подлинную историю живописи XX столетия только ещё предстоит написать. Она не будет повторять отцветшее дерево бесконечно дробящихся "-измов", но соответствовать импульсам Духа, идущим из глубины времён, чтобы властно определять своих избранников и через них вести человечество к новому сознанию реальности.

Одним из лидеров современной религиозно-мистической живописи, безусловно, является Владислав Провоторов, чьи картины известны публике с середины 1970-х годов. В 1977-91 гг. вместе с рядом других наиболее интересных нонконформистов он входит в группу "20 московских художников" и регулярно выставляется на Малой Грузинской в "доме Высоцкого". В начале 90-х участвует в вернисажах галереи "М'Арс". Ряд его наиболее значимых картин оказывается в США, Германии и Финляндии, чтобы, испытав невероятные перипетии, снова вернуться на Родину. Когда в 1998 г. галерея "Ковчег Нового Завета" провела персональную выставку Провоторова, подводящую итоги его 30-летнего творчества, стало понятно, что христианское искусство Европы хоронить рановато.

Живопись Провоторова ведёт свой N-лог (синхронный международный диалог — термин Э.Блейка) не с теоретиками постмодерна или ревнителями древних икон, но непосредственно со средневековой и возрожденческой традициями, с афонским мастером Панселином и северянами Брейгелем и Дюрером, с итальянцем Мантеньей, Симоном Ушаковым и ярославскими стенописцами. Если первые циклы художника ("Жёсткая пластика", "Анатомический театр") вызывали на память нарочитые нарушения анатомии у Матиса Грюнвальда, то потом (хотя манера, не переменилась, а лишь усовершенствовалась) ценители стали замечать непринуждённо-естественное прорастание в ней тем, присущих лицевым апокалипсисам Древней Руси. Если поначалу Провоторова числили по ведомству авангарда (куда валили всё, что не совпадало с официозом), то цикл, посвящённый Страстям Христовым (1980-81), и знаменитый "Поцелуй Иуды" (1984), поставил критику в тупик.

Следующий сюрприз ожидал в 1988-м, когда Провоторов впервые выставил "Семь смертных грехов". Этот утончённо дерзкий цикл в то же время был явным порождением европейского Ренессанса и православной сюжетики "Страшного суда". Провоторов не "цитировал" мастеров, он говорил с ними на равных, ибо действительно извлёк урок из молчаливых шедевров и нашёл оправдание в Вечности собственному индивидуальному стилю. От такого масштаба зрителя целенаправленно отучали, внушая, что главнейшие произведения искусства будто бы созданы в прошлом. Если "Корабль дураков" (1981) ещё пытались рассматривать как "протестную" вещь, то тут открылось иное: автор ставит диагноз не режиму, но каждому из своих современников; он не кривляется, не развлекает, а откровенно учит жизни. Учит как власть имеющий, как легитимный наследник Северного Возрождения (интересно, что художник, будучи сыном военного, даже родился в Германии) и изографов-палешан. Такого искусствоведческий истеблишмент уже не мог стерпеть, ибо подобный контекст исключает его существование по определению. Понимая, что в эпоху арт-бизнеса даже негативное упоминание является рекламой, на фамилию Провоторова наложили негласное табу и любое нарушение этого вызывает искреннюю злобу среди критиков-профессионалов.