Газета Завтра 341 (24 2000) - [37]

— Россия — это огромная куча навоза, который нужно сгрести лопатой!.. Россия — труп, который смердит на весь мир!.. Ты понял меня, собака!..

То, что вызывало у человека ненависть и отвращение, было его городком с маленькими нарядными домиками и белым Дворцом культуры, зеленым старинным валом, оставшимся от древних княжений, стеклянными корпусами завода, мимо которых проносились пахнущие горячим маслом тепловозы, их старой синеглавой церковью с прихожанами, целующимися перед входом, школой, где на стенах висели портреты великих писателей и полководцев, а учитель истории рассказывал о русских открывателях, подвижниках и философах. В книге из жизни русских святых, которую дал ему почитать отец Александр, были повести о добрых деяниях, о подвигах и самопожертвованиях, о любви к Богу и Родине. Читая повествования, Звонарь хотел походить на этих святых. Безобразные, несправедливые слова, которыми чеченец оскорблял Звонаря, добираясь до сокровенного, хранимого у сердца чувства, касались его матери, ее печального, поблекшего, дорогого лица. В этом подвале, под жестоким светом электрической лампы, материнское лицо проплыло над ним, как облачко.

— Теперь ты знаешь, какая она, твоя Россия? — чеченец вытянул вперед руку с оттопыренным средним пальцем, на котором Звонарь различил грязный ноготь.

— Россия святая... — тихо сказал Звонарь.

Начальник разведки внимательно посмотрел на щуплого, с посинелым лицом солдата, который не ответил ему гневом на гнев, тоской и смятением на оскорбления, жалобным согласием, означавшим духовную смерть. А произнес тихое твердое слово, о которое споткнулись его ярость и ненависть. Щуплый солдат с закованными, в царапинах и цыпках руками остановил его яростное вторжение. Не пустил себе в душу. Выдавил его обратно тихими, непроницаемыми для поношений словами. Снимавший фильм Литкин поднял лицо, и начальнику разведки показалось, что тот усмехнулся, отметил его поражение.

— Святая?.. Может, твои генералы святые?.. На крови чеченских детей и женщин звезды свои получают?.. Мы ваших генералов и полковников в прошлой войне крошили, и в этой войне ваших двухзвездочных и трехзвездочных сук побьем!.. Где не побьем, там купим!.. Вашему офицеру доллар покажи, он своих с потрохами продаст!.. Маршрут продвижения, район операции!.. Он тебе за доллары пушку продаст и танк!.. Ваш Лебедь, уж на что русский генерал, патриот, а и того мы купили!.. Деньги любит больше, чем честь!.. Вы воевать не умеете!.. Трусы, пропойцы!.. Один чеченский военный вашей роты стоит!.. Забыли, что такое Родина, что такое вера и совесть!.. Мы вас в Грозном под развалинами закопаем!.. А которые пощады попросят, тем яйца отрежем и домой в Рязань, к Сергею Есенину отпустим!..

Красноголовик ядовито смеялся. Его губы в бороде извивались, как две розовые гусеницы, пытавшиеся друг друга схватить. Звонарь понимал, что над ним вершат колдовское действо. Хотят, чтобы он смолчал, когда оскверняют самое дорогое и ценное. И если он смолчит, не заступится, колдовство победит. Над ним исчезнет заслоняющий его Божий покров, и он, беззащитный, будет выдан врагам, которые превратят его в животное.

Он находился в плену у врага, но, скованный и избитый, лишенный оружия, мог и из плена защитить боевых товарищей. Смешливого Ларчика, наивного Косого, пылкого Мазилу, ленивца Метро и лейтенанта Пушкова, чей отец-полковник в состоянии отозвать любимого сына с передовой, а вместо этого посылает в самое пекло. Он их не выдаст врагу, сбережет им жизнь, и тем спасется.

— Русский солдат трусливый, продажный и ленивый. Мы его крошили и будем крошить, — Красноголовик снова выставил средний палец, делая оскорбляющий жест. И опять Звонарю бросился в глаза его ноготь, обведенный каймой грязи.

— Русский солдат — лучший в мире. Он Берлин взял. Ему памятники повсюду стоят, — тихо сказал Звонарь. Закрыл на секунду глаза, а когда открыл, начальника разведки поразила их сияющая синева, словно этот болезненный, худосочный солдат прикоснулся к бездонному источнику жизни.

Их борьба, их схватка возбуждали начальника разведки. Психолог, он чувствовал психику другого, как мембрану, которую можно проткнуть или скомкать, или наложить на нее отпечаток своей собственной воли. Психика этого молодого русского парня была создана из тончайшего, непрогибаемого материала, как титановые пластины в бронежилете. Пружинила и отражала все разящие атаки Адама, и он, чувствуя на себе насмешливый взгляд Литкина, проигрывая в поединке с солдатом, продолжал искать в защитной оболочке пленного уязвимые точки, которые он мог бы пронзить.

— Что, в Христа-Бога веришь?.. — начальник разведки подошел к Звонарю, пошарил у него на шее, вытянул цепочку с маленьким серебряным крестиком, потемневшим от едкого солдатского пота. — Твой Христос ничего не может!.. От плена тебя не спас!.. Россию твою не спас!.. Народ твой, который в Христа поверил, простой деревяшке молится!.. Поп, который у нас в Грозном служил, к себе в церковь людей зазывал, говорил, что спасутся!.. А бомба упала и всех накрыла!.. Врут ваши попы!.. Никого Христос не спасет, ни от голода, ни от холода, ни от пули!.. Я одного вашего попа допрашивал!.. Он, как козел, блеял, когда я ему горящую свечку в задницу вставил!.. Христос твой — дощечка, которую червяк источит!..