Газета Завтра 333 (16 2000) - [39]

ПОДЗАБЫЛИ ИВАНА ОРЛОВА. Отсалютовали его кончине несколькими публикациями. И дальше в путь. А я в своем боевом УАЗе в какой проселок ни сунусь, в каких грязях или асфальтах ни окажусь, везде вижу его — мелькает за деревьями плащик его, кепка. Трещат сучья под напором его баула, полного патриотических газет и книг. Или он попутно со мной по обочине шагает, косо под тяжестью ноши. Или навстречу. Из окошка дряхлого дома выглядывает — он.

Едет по Ярославскому шоссе где-то в районе Ростова Великого взрывать Спасские ворота на своей славной машине — торпеде. Ветровое стекло заклеено плакатом с изображением Джоконды. Под грудями у нее — вырезанная ножницами смотровая щель. И в эту прорезь, прищурясь, выжимая полный газ из старого "москвича", смотрит Иван Орлов на окружающую жизнь.

И так он вечно будет мчать по русским проселкам и большим дорогам. Вы еще обязательно увидите его.

Он уже проехал через тот поселок лесорубов, где мужики отказались от новеньких "МАЗов". Въезжает в заброшенную деревню.

Здесь лет десять назад поселился лукавый фермер, бывший долбежник сучков на фанерной фабрике. Поселившись, начал с того, что во все существовавшие в то время крестьянские партии и союзы написал заявление с просьбой о приеме в члены. Несколько из них, такие, как Черниченковская партия, близкая к власти, по своим каналам распорядились выделить мужику сельхозтехнику на льготных условиях, короче — даром. Он натащил в эту деревню Дыркину массу новеньких тракторов, комбайнов, сеялок. Весной под показательными телекамерами отечественных и заморских компаний вспахал земли окрест, половину засеял, с половины этой половины снял урожай и, пренебрегая всякой гласностью, целиком сгноил его.

До обвала цен еще успел по бартеру выменять пару тракторов на кирпич и цемент. Взялся строить образцово-показательный коттедж. Через три года под крышу подвел. Но до сих пор живет в сарае, не имея денег для покупки оконных рам и досок для пола. Зато с помощью оставшегося у него от времен "золотой лихорадки" сварочного аппарата соорудил пропускной пункт на дороге, шлагбаум. И оставшимся от кровельных работ битумом вывел на щите такую надпись: "Частные владения. Проезд — 50 руб."

В назидание жидовствующему мужику протаранив этот шлагбаум, Иван Орлов едет дальше, зорко всматриваясь в прорезь на плакате под грудями Джоконды.

Среди мрачных ельников на его пути вдруг встает баба с распущенными волосами и в белой до пят рубахе — как сама смерть. Она швыряет заступ под колеса штурмового автомобиля. А сама достойным шагом удаляется в сторону заброшенного кладбища, спускается в свежевыкопанную могилу, накрывается, как плащаницей, парниковой пленкой и требует, чтобы ее похоронили заживо.

Стоя над могилой в приготовленной посмертной записке Иван Орлов читает: "С невесткой жить нету мочи. Как участница войны с фашистами требовала отдельную жилплощадь. Администрация стала оформлять меня в интернат для престарелых. Расцениваю это как вынесение мне смертного приговора. Прошу похоронить и поставить памятник со следующей надписью: "Здесь покоится Офицерова Ульяна Федоровна — очередная жертва оккупационного режима".

Факт документальный. Сам Иван Орлов рассказал о нем в одной из многочисленных своих брошюр " Могила и тюрьма".

Именно там, в самой глубине России, по-прежнему живут сильные люди, совершающие мужественные поступки — подобно мученикам-первохристианам, тоже, кстати, поминаемых в святцах без имен, а только количественно.

Уже собран несметный материал о жизни Ивана Орлова. Хочется написать большую книгу о нем.

Кто-то рисует море, а я — каплю дождя на стекле.

Хочется написать о безвестном для России воронежском студенте, за курсовую работу которого корпорация "Боинг" готова учить его за свой счет, дать ему работу в ведущей фирме. А он — не желает уезжать с Родины.

Или о студенте — совсем не знаменитом, кормящем своими нелегкими заработками мать с младшим братишкой и успешно защитившем диплом.

О семилетнем мальчике из Вятки, сочинившем дивную сюиту, — совершенно оригинальную по форме. Только что пришедший в этот мир, он выслушал одному ему ведомые гармонии новой России.

Историю о московской девчонке из "поколения пэпси", на долю которой опять, как это часто случалось в русской истории, выпал пьющий муж — мелкий бизнесмен. Запил, угодил в лечебницу. Она, неумеха, взялась за его дело, раскрутила, выстояла в схватке с рэкетирами, нашла общий язык с конкурентами. Так что через месяц выписавшийся из психиатрической клиники суженый обнаружил процветающее предприятие. И опять запил.

Сколько людей в России — столько и книг, фильмов, художественных полотен, докторских диссертаций, очерков должно быть написано.

НАБОЛЕЛО

* * *

Стою за роллом уже двадцать три года. Готовлю массу для фарфора. У нас запущен костяной фарфор. Еще только в Англии есть одно такое же производство — больше нигде в мире. Добавляем пережженную кость — и вещь становится пластичной. Поверхность — как живая. Статуэтку с обнаженным человеческим телом потрогаешь — так она даже теплая. Вещь, конечно, не для простого человека. Для богатых всех стран и народов. Поэтому рентабельность у нас до 30 % выходит. За девять месяцев завод выручил пять миллионов долларов. Из них два — чистой прибыли. Из этой прибыли нам, рабочим, конечно, копейки перепадают. Но и этот мизер, в сравнении с прибылями, оказывается приличным заработком, если сравнивать с другими производствами. Я, например, получаю около семи тысяч в месяц. И не боюсь завтрашнего дня. Таких специалистов-смесителей, как я, мало. Могу даже права покачать, так как акционер. Могу выкупить пай и открыть свое маленькое производство — ролл недорого стоит. Главное — тонкости размола. Этому не учат. Это годами нарабатывается, на ощущение пальцев. Возьмешь щепоть и чувствуешь, чего еще надо добавить и сколько. А перед выдачей на лепку — на язык попробуешь. Этой массы за всю жизнь, наверное, тонну через себя пропустил, через легкие, через желудок. Пропитался. Если меня будут кремировать, то получится фарфоровая статуэтка на память неутешным родственникам.