Газета Завтра 315 (50 1999) - [19]

Сталин поднял на говорившего взгляд:

— Да, многое было. Но вы тоже убивали немало. Помните ведь, как вас самого называли… Но сейчас ситуация изменилась, да и люди в партии тоже не те, что раньше. А тех, кто царскую семью убивал, сейчас нет в живых. Мы их ликвидировали как вредные элементы. И мировая революция сейчас на повестке дня не стоит. Нам сперва надо Родину защитить от фашистов. А мы с вами, хотя и враги, но все же оба — ее сыны.

Сталин помолчал и опять продолжил:

— Признаюсь, я сам сомневался в успехе этой беседы. Да, едва не забыл… Деникин мне письмо прислал с предложением помощи. И в вашем РОВСе, оказывается, много тех, кто готов сражаться с немцами в рядах Красной армии. Правда, есть и другие — Краснов, Шкуро… А вы пока подумайте — может, еще послужите России…

— Под вашим руководством, надо полагать? — заключенный снова стал саркастичным. — Нет уж, увольте — лучше расстреляйте, а то я давно жду этого. Нелепые вещи какие-то предлагаете…

— А вы все же подумайте хорошенько, — сказал Сталин, поворачиваясь к выходу. — При большевиках Россия выжила и даже стала крупнейшей промышленной державой, а вот если Гитлер победит — России не будет совсем, никакой. До свидания, товарищ… Александр Павлович.

На щеках заключенного горели пятна лихорадочного румянца.

— Я подумаю, — тихо сказал он в спину уходящему.

Когда Сталин отошел от камеры на несколько шагов, его догнал молодой чекист.

— Что с этим беляком делать? — спросил он, заглянув в лицо генсеку. — Тоже? — и сделал указательным пальцем жест, изображающий нажатие на курок.

— Выпустить! — неожиданно резко ответил Сталин.

__ 20.30 – 21.30

...Потом он какое-то время ходил по просторному кабинету, то наклонивши в раздумье голову, то на мгновение глядя куда-то в сторону окон, будто пытаясь увидеть за ними то, что могло подтвердить или опровергнуть его размышления. Но окна были зашторены беспросветно, и он опять оставался наедине со своими думами. Наконец Сталин сел за свой стол, прикурил погасшую трубку, привычно выдохнул дым в пространство перед собой — и когда растеклось, рассеялось облачко, с изумлением вдруг увидел, как дверь без шума открылась и снова плотно закрылась, впустив в кабинет совсем не известного ему человека! Больше того — на вошедшем была немецкая генеральская форма.

Оцепенение длилось только момент, потом, возвращая к происходящему, током ударила горестная и жуткая мысль: неужели — прошли?.. Как? И когда успели?!

"Не беспокойтесь, Сталин, угрозы нет, — по-русски, хотя и с твердым акцентом, сказал, приближаясь к столу, вошедший. — В Москве пока только я, и то краткосрочно, для очень важного разговора. Возможно, самого важного — как для вас, так и для нас. Конечно, все то, что я здесь скажу, покажется вам невозможным и странным, как странно и нереально само мое появление перед вами. Но вы, вместе с тем, уже совершенно спокойно меня выслушиваете и даже не подали знака охране. Впрочем, общеизвестно, что вас поразить непросто, и я это вижу своими глазами. Значит, могу продолжать. Спасибо. Итак, порученный мне разговор касается ваших детей".

Трубка в руке еще тлела, и Сталин вновь не спеша приблизил ее ко рту, вновь абсолютно владел собой, понимая, что этот невероятный день пошлет ему еще многое. Но все же последняя фраза гостя-фантома заставила его внутренне содрогнуться... Дети, единственное, что у него осталось в той, навек удаленной от его дела, семейной, отцовской жизни, — все они, независимо ни от чего, всегда неотлучно присутствовали в его существе, как в любом родителе, были и плотью его, и кровью, и продолжением, его посланцами в то выстраданное им будущее, ради которого он и стал Сталиным.

"Мы уважаем в вас чувства отца, поэтому фюрер и поручил мне встретиться с вами. Ваш взгляд на то, отвечают ли поколения друг за друга, интересен и самобытен. Но сейчас, как вы видите, на весах истории не только судьба поколений: в ближайшие дни решится судьба государств, судьба всего мира, решится, быть может, грядущее человечества. И решать его будете в том числе и вы — не только как отец нации, но и, насколько вы меня поняли, как отец своих детей..."

Сталин его понимал. Но напрасно незваный гость ожидал от него вступления в диалог. Не с ним говорил сейчас тот, кто сидел за столом и смотрел на стоящий чуть справа от кипы бумаг и стакана с карандашами обычный любительский фотоснимок в картонной рамке. Его дети, два сына и дочь, улыбались отцу из недавних лет — юные, милые и родные. Он давно привык к этой карточке на столе и нередко, уйдя в заботы, лишь бегло задерживал на ней взгляд и как бы в ответ своим детям на миг улыбался в седеющие усы. Теперь он молча смотрел им в лица и поочередно думал о каждом, к каждому обращался с болью и нежностью. Тебе, Светлана, враги ничего не сделают — ты близко, ты в безопасности, жива и здорова, с тобой, дорогая, все будет нормально и хорошо... Василий, я знаю, какой ты умелый летчик, как бьешь их, проклятых, и в небе, и на земле, как можешь пойти на таран и погибнуть за наше дело, но все же прошу тебя: будь осторожен, вернись к нам живым — ведь Яков уже в беде!.. О, Яков, мой мальчик, как же это случилось, где ты, что они с тобой делают, чем помогу я тебе в страданиях и неволе?..