Газета Завтра 299 (34 1999) - [16]

Но Сорокин, высказав заветное, уже и не интересовался дальнейшей реакцией окружающих. Конечно, не 100, но 15 или 50 тысяч долларов (по разным сведениям) извлек Сорокин из своего бизнеса на поездку. Как человек, давно имеющий дело с такими суммами, он уже прошел стадию животного интереса к большим деньгам, притомился в черной, безрадостной работе по обеспечению прибылей. Деньги дали ему возможность избрать чудаковатое на первый взгляд поприще спасателя космической станции, народного добра. Мир собственного благополучия неизбежно становится тесен для таких пылких русских натур, как Николай Александрович Сорокин. Хочется, чтобы и другим стало хорошо. Да чего там стесняться — чтобы хорошо стало России. Чтобы она осталась великой космической державой.

Я видел, как патетика прошибает Сорокина до слез. Это его жанр. Природное его назначение — быть подвижником. Даже пламенная анпиловка, ехавшая с ним в автобусе по Заволжью, женщина пионерско-пролетарского замеса, каким-то образом видела в нем своего. Искренность Сорокина нейтрализовывала всякие мысли о классовой несовместимости. Мы все вышли из советского прошлого — и богатые, и бедные. У нас гораздо более общего, чем различий. В замкнутом пространстве автобуса, в общих тяготах пути это особенно проявлялось. К тому же само непрекращающееся двухнедельное движение—полет по горячей, знойной глубинной Руси — не позволяло опускаться до мелочных соображений.

И красные, и коричневые, и голубые, попав на Воронежский механический завод, одинаково благоговейно умолкли перед стоящим на стапеле двигателем ракеты.

Я панибратски щелкнул по юбке сопла — как по пустой бочке. Столь тонкий металл выдерживает космические температуру и давление! Не верилось.

Слесарь в белом колпаке сказал:

— Да хоть кувалдой бей — следа не останется.

На самом двигателе немногим больше наворотов, чем на хорошем автомобильном. Но такие «штуковины» американцы покупают в Воронеже, потому что сами сделать — не доросли.

— Послушайте, если мы такие классные моторы для ракет делаем, то что нам стоит по конверсии самим делать получше американцев и автомобильные двигатели?

Слесарь, похожий на медбрата в операционной (только вместо скальпеля гаечный ключ), озадаченно выпячивает губы, мысленно прикидывает что-то.

— Нет. Придется все с нуля начинать. У них свой опыт, у нас свой. Несовместимо.

Вот запорную арматуру для «нефтянки» и Газпрома вместо ракетных двигателей здесь научились делать. Изящные, на загляденье, бензоколонки — тоже выходят из отходов ракетного производства. Лет пять назад производили дивные мясорубки, высокоскоростные, и из такого металла, что продукт не окислялся при соприкосновении. Насытили рынок. Мясная переработка в стране застопорилась. Остановили и участок на заводе.

На мелочевке не раскрутишься, из нищеты не вылезешь. И вот снова все силы брошены на «изделия», похожие на перевернутые фужеры. Если в скором будущем четыре из них, установленные на ракету, «отработают» нормально, то завод получит заказ от американцев, доллары в больших количествах.

Этот невысокий, не по-рабочему обходительный слесарь в медицинских одеждах уже побывал на зарубежной стартовой площадке, понюхал грандиозного космического бизнеса, испытал удовольствие от больших валютных командировочных и гордится. И все эти восемь человек, восемь непьющих, умных, умелых русских слесарей в цехе сборки захвачены уже новизной предприятия, проникнуты духом здоровой расчетливости в самой когда-то романтической профессии. Это уже совсем другие, не советские «слесаря». Хотя по-прежнему в обеденный перерыв и в перекур садятся за избитый стол в углу цеха, шумно режутся в домино.

А директор завода объясняет, как они помогут «Миру».

— Отработаем несколько дней в счет его. Зачтем туда долги смежников. К фирмам-партнерам обратимся. В конце концов безвозмездно поставим запчасти, оборудование...

Неплохой улов в Воронеже.

БУНКЕР СТАЛИНА... В самом звуке — эпоха. Когда-то вся страна была бункером, неодолимым для внешних сил, катакомбой древних христиан в их втором, русском пришествии. Но это бетонное сооружение в центре Самары на сорока метрах глубины — самый настоящий бункер времен Отечественной войны, выкопанный для верховного главнокомандующего московскими метрострои-телями. Что ни метр под землю, то год истории долой. И когда входишь в копию кремлевского кабинета, рука невольно тянется ко лбу — перекреститься. Сильнейшее религиозное чувство никакими вентиляционными установками не выветрить отсюда. До девяностых годов консервировался здесь дух Сталина, никто в Самаре не догадывался о существовании этого «объекта». Теперь сюда валом валят экскурсии. Желающие плюхаются в сталинское кресло. Можно посидеть на месте Берия. Двое самых утонченных наших, когда-то диссиденствующих интеллигентов, содрогнулись и пулей вылетели вверх. Остальные притихли. Слышно покашливание. Шепот. А Николай Александрович Сорокин в шортах и шлепанцах-вьетнамках влетел в кабинет будто к старому приятелю. В прохладе подземелья очки зафиксировались на носу в нужном месте, не слезают. Звонкий, пронзительный голос Сорокина весело разносится по убежищу: