Газета Завтра 287 (22 1999) - [30]

Этот “трехфазный” “вечный двигатель” может крутиться почти бесконечно, имея на выходе, помимо запланированной прибыли монопо- лий, только проблемы со здоровьем, сокращение срока жизни и репродуктивного возраста населения России. Иными словами, горючее для него — наши с вами жизни и жизни наших детей. Требовать официальных экспертиз и заключений от разного рода российских НИИ, похоже, не имеет смысла — они все равно будут сделаны в нужном для западных концернов духе. Единственная надежда — что люди сумеют, разобравшись в происходящем, выскочить из заколдованного круга, и вся вредоносная рекламная машина сработает вхолостую.

Компания Суперболт предлагает нержавеющий трос 7 по низким ценам с доставкой по Москве.

СТРАСТИ ПО АНДРИЮ (О “Сибирском цирюльнике” и Каннском дворянине)

КОГДА ВЕЛИКИЙ РУССКИЙ ПИСАТЕЛЬ Николай Гоголь создавал своего “Тараса Бульбу”, в русском обществе долг солдата, долг офицера, долг гражданина был неизмеримо выше личных страстей. И всеми воспринималось однозначно как предательство поведение младшего сына Тараса Бульбы Андрия, прельстившегося чарами ветреной полячки. Никто тогда бы не посмел создать версию благородного Андрия, ради великой любви забывшего о Родине, о долге, о товариществе. И всем были понятны слова Тараса: “Так продать, продать веру? Проклят тот и час, в который ты родился на свет!”.

Когда спустя более чем сто лет великий русский писатель Валентин Распутин познакомил читателя со своим романом “Живи и помни”, в русском советском обществе тоже долг солдата, долг офицера, долг гражданина был неизмеримо выше личных страстей. И всем понятно было предательство Андрея Гуськова, вослед за Андрием гоголевским — ради жены Настены, ради домашних радостей — дезертировавшего с фронта, бросившего товарищей, презревшего долг воина. Никто тогда бы, в начале семидесятых годов, не посмел создать версию о миролюбивом пацифисте Андрее, воткнувшем свой штык в землю во имя великой любви к Настене. Помню, в те годы, совсем иной еще Виктор Петрович Астафьев говорил мне: “Мы, фронтовики, не смогли бы написать “Живи и помни”. Ведь при всем осуждении Андрея, Валентин Распутин стремится понять его поведение. А мы бы его сразу к стенке, без разговоров…”

И вот на пороге третьего тысячелетия нам, русским зрителям, наконец-то предлагается иная версия поведения офицера. Отрицая соборность, коллективизм, долг перед товарищами, отрицая безусловное подчинение присяге, воспевается индивидуалистическое, личностное поведение человека, необремененного рамками закона и долга. Третья версия Андрия. Поразительно, что автор этой версии, выдающий себя за патриота России и певца русского офицерства, самовлюбленно воспевающий свое столбовое дворянство, — кинорежиссер Никита Михалков. Вдруг вспомнилось, что и его отец тоже дворянству изменил, да еще как — перешел в стан заклятых атеистов, пламенных большевиков. Так что с понятиями долга у Михалковых давняя путаница. Похоже — традиционно — долг перед семейным кланом, обслуживание своих прихотей и страстей у Михалковых выше, чем присяга, чем служение гимну, чем исполнение общественного долга.

Вот и само поведение Никиты Михалкова соответствует тому, что он исподволь проповедует в фильме “Сибирский цирюльник”. Как должен себя вести дворянин, офицер, человек чести, подчиняющий свои порывы правилам морали, высокой этики, когда к нему приводят плененного, скрученного, согнутого противника? Даже не каждый жандарм, не каждый гестаповец и не каждый энкавэдэшник будет бить ногой в лицо закованного, растерзанного узника. В конце концов на это существуют палачи и охранники… Лицемерие, конечно, но дворянин сам не порет своих крепостных на конюшне, а дает приказ на то обученным слугам, из того же холопского рода… Но были же и тогда Салтычихи, были и в дворянстве любители самолично постегать дворовых. Этакая форма тайных сексуальных пороков, которую все же не выпячивали и перед знатными гостями не демонстрировали…

Коллективистская этика, дворянская мораль, определенные общественные правила игры не позволяли воспевать свои личные страсти и тешить свои личные обиды на виду у всех.

Поэтому, когда в Центральном Доме кино перед телекамерами Никита Михалков не постеснялся ударить ногой, обутой в тяжелый кованый ботинок, прямо в лицо худенького, тщедушного паренька, запустившего в него из зала яйцом и после этого схваченного и уже полурастерзанного дюжими охранниками, и подведенного с закрученными за спину руками к сановному патриоту и “спасителю русского кино”, — Никита Михалков наглядно демонстрировал здесь, прежде всего, идеологию своего фильма, идеологию крайнего индивидуализма. Этим своим поступком он отказался от своего дворянства, подобно отцу, он отказался и от монархизма, от рыцарства, от офицерства. Вообще-то, дворянский суд чести, если такой существует ныне, должен был бы публично осудить поведение Михалкова, ибо у миллионов зрителей подобное зверство самодура соотносилось с повадками русского дворянства, за что ему и отомстил русский народ в незабвенном семнадцатом году... Правды ради скажем, что не жиды жгли дворянские усадьбы по всей России, не они поднимали на вилы образованнейших дворянских интеллигентов, а поротые из поколения в поколение, продаваемые поштучно и оптом, проигрываемые в карты русские крестьяне. И довели их до такого беспощадного бунта породистые михалковы.