Газета Завтра 1237 (33 2017) - [33]

В пролетарском государстве… не оказалось никакой пролетарской культуры. Её, безусловно, пытались создать, построить из футуристических слоганов, эркеров конструктивизма, стихов о Кузнецкстрое и людях Кузнецка. Из фаянсовых тарелок с портретом Карла Маркса. Из грёз Ивана Леонидова и агиток "Синей блузы". Но побеждало всё равно другое — начертанное в тиши родовых поместий или в перерывах между балами, приёмами, визитами к императору Николаю Павловичу — любимому самодержцу. Да-да. Именно — любимому. Быть может, раскритикованному, а иной раз — высмеянному в приватном разговоре, но без сомненья — обожаемому.

Экспозиция выставки "Пушкин 17.37" — великолепная иллюстрация к работе философа-культуролога Владимира Паперного "Культура-2". Цивилизационное отличие 1920-х годов от сталинской эпохи видно невооружённым глазом — на уровне броских деталей и глубинной сути. Объединяющий фактор — Пушкин. Согласно теории Паперного, Культура-1 (постреволюционая эра на контрасте со сталинской Культурой-2) отмечена десакрализацией всего и вся. Мир виделся понятным и — физиологичным. Все высшие смыслы представлялись "в сплошной лихорадке буден". Будничность любой темы — всё можно обсуждать и анализировать. И бытие самого Пушкина — он тоже человек. Вот работы знаменитого пушкиниста Павла Щёголева. Весомо-грубо-зримо: "Пушкин и мужики" (1928), "Квартирная тяжба Пушкина" (1929), "Материальный быт Пушкина" (1929)… Исследователю (и читателю!) 1920-х годов не было дико, что у Нашего Всего могли случаться квартирные тяжбы. И — материальный быт. Пушкин — такой же, как мы: руки-ноги, разве что голова чуть получше устроена. Ровное и стерильно-медицинское отношение к половому вопросу — Щёголев спокойно пишет о крепостной "любви" Александра Сергеевича: "Соблазнённую девушку, отосланную в Болдино, Пушкин называет „моей Эдой", но что общего между Эдой и девушкой из Михайловского, какие основания были у Пушкина для сравнения? Эда Баратынского — финка, отца простого дочь простая, блиставшая красой лица, души". И всё в том же стиле. Для пушкиниста 1920-х та пейзанка — обыденный предмет исследования. Другие авторы, чьи труды можно увидеть на выставке, столь же легко относятся к фигуре поэта. "Атеизм Пушкина" автора В. Рожицына, "Классовое самосознание Пушкина" социолога Д. Благого, "К вопросу о классовой сущности пушкинского творчества" пушкиноведа А. Грушкина и прочие шедевры. Кстати, написаны все эти странные опусы отнюдь не простонародным языком, хотя и предназначались для шир-нар-масс. Ощущение, что Пушкина препарируют, а сие было модно и — правильно в 1920-х.

Важная составляющая Культуры-1 — её нарочитая "временность" и… халтурность. Эпоха, живущая Будущим, не особо думает о настоящем — все представленные книги и вещички 1920-х кажутся сделанными наспех. Плохая бумага, дрянные обложки, наляпанные иллюстрации, которые не спасает изумительный "революционный" шрифт. Зато — многообразие. Весь Пушкин — не подцензурный и открытый. Сегодня это покажется странным, но советская литература и пресса 1920-х годов считались самыми свободными в мире: издавались все запрещённые до революции тексты. Табуированных вопросов почти не наблюдалось, что, разумеется, порождало тонны литературного шлака. Неслучайно Паперный считает Культуру-1 — открытой и всё впитывающей системой. Динамика! Фрагменты из фильма "Поэт и царь" (1927). Заполошность эпохи — в каждом кадре и жесте.

Однако же Культура-1 всегда сменяется помпезной Культурой-2, стремящейся к устойчивости и — Вечности. К середине 1930-х годов сложился иной образ поэта. Нет — Поэта. Теперь никто не рылся в его интимной жизни — ибо кощунство! — а его бесконечных любовниц отныне именовали "музами". Пушкина канонизировали. Беспрецедентный юбилей — столетие со дня смерти — отмечался с размахом и помпой, принятыми в эру Большого Стиля. Фотография торжественного заседания — бархатные шторы, портрет в обрамлении лавровых листьев, президиум функционеров. Барочный пафос и выверенность фраз. На плакате 1937 года (автор — Г.Клуцис) начертано: "Слава великому русскому поэту!", и тут же — белокурые красавцы со светлыми улыбками. Советский народ. Фоном… лозунги про Ленина-Сталина. Культура-2 аккумулирует прошлое и будущее в одной яркой точке: Пушкин современен Сталину. Немыслимо рассуждать о бытовых сложностях четы Пушкин-Гончарова. Она — его Мадонна. Он — гений без греха и задоринки. Культура-2 сакрализирует любое явление, проявление, устремление. Экранизация "Дубровского" (1936) — это не только борьба, это — воспоминание о барстве. Владимир — честный разбойник и предводитель крестьян? Да. Но беспримесный дворянин с соответствующей привычкой и манерой. При Сталине манеры — в чести. Культура-2 требует… культуры. Основательности. Куда подевались плохонькие издания? Только фолианты и сказочные картинки, ибо всё делается во славу сияющей Вечности. Навсегда. Античный образец — даже статуэтка "Пушкин на диване" (1936) смахивает на этрусское надгробие с возлежащим патрицием. Восторженную оторопь вызывают афиши. "Пушкинский комитет завода №183 имени Коминтерна приглашает на юбилейный вечер". Что же это было за общество, где на заводе №183 имелся пушкинский комитет? Как станут сие оценивать грядущие поколения, если, конечно, будут уметь читать? Пушкин — детям! Плакат "А.С. Пушкин: 1837 — 1937" (авторы — Буев И., Иорданский Б., 1936) — румяные пионеры в окружении сказочных персонажей. Советский ребёнок живёт в мире сказки — она строится и возводится на его глазах, ибо мы рождены, чтоб сказку сделать былью. В 1920-х к сказкам и мифам относились пренебрежительно — это же всё неправда, белиберда, вымысел, противоречащий законам природы. Культура-2 — иная, она ценит сказку в качестве… желанной реальности.