Газета Завтра 1202 (50 2016) - [30]

На рубеже 1950-х—1960-х годов становятся популярными экранизации опер. Не избежала сей участи и "Пиковая дама" (1960) с Олегом Стриженовым в роли Германна (поёт Зураб Анджапаридзе). Эти киноленты служили образовательно-дидактическим целям: популяризировали классические сюжеты в лёгкой, удобоваримой форме. Вариация на тему "Пиковой дамы" 1982 года — прекрасный образец интеллигентской стилистики 1970-х—80-х годов. Аристократичная, барственная Алла Демидова, фланируя по анфиладам, читает пушкинский текст, который потом оживает и вспыхивает. Появляется карточный стол, шандалы, Чекалинский, спальня Графини, бедная Лиза, холодный воздух старого Петербурга. Неспешность. Умиротворение. Так называемый брежневский Застой, когда всё казалось "навсегда", и мы смиренно ждём наступления Коммунизма. От съезда к съезду. Из года в год. И николаевская эпоха в "Пиковой даме" видится такой же успокоенной и вечной: едут кареты, устраиваются балы, девушки ждут выгодного замужества, картёжники сходят с ума…

В каждой из экранизаций — будь то оперный сюжет или пушкинский первоисточник — отпечаток времени. Работа Павла Лунгина — своевременна. Отражает текущий момент. София Майер, поучая Андрея-Германна, констатирует, что "Пиковая дама" — о деньгах, которых мы все жаждем. И о сексе. Можно возмутиться и заорать: "Грязные руки прочь от самой мистичной и непостижимой вещи дорогого Александра Сергеича!". Можно. А потом — оглянуться. Поговорить с людьми. Пробежаться по блогам. Заглянуть в прессу. Понять, что сейчас это так. Деньги и секс. Вам скучно? Мне тоже. Поэтому версия Лунгина — это триллер без мистицизма, зато с полными чемоданами баксов. "Гламур и дискурс", — как утверждал Виктор Пелевин. "Я… считал, что "дискурс" — это что-то умное и непонятное, а "гламур" — что-то шикарное и дорогое. Ещё эти слова казались мне похожими на названия тюремных карточных игр. Как выяснилось, последнее было довольно близко к истине". Карточные игры, уголовщина, дрязги, шик-блеск-красота. Кино не для попкорна. И никакой потусторонности.

«Злыдота »: спуститься в шахту

«Злыдота »: спуститься в шахту

Владимир Карпец

об уникальном проекте Олега Фомина-Шахова

Так получилось, что мне, достаточно чуждому рок-стихии, довелось принять участие в становлении и судьбе группы "Злыдота". С Олегом Фоминым мы познакомились в середине девяностых. Я вернулся тогда из Питера после неудачного "романа с кинематографом" и возвратился к "нормальному христианскому существованию". Однако его основы уже были выбиты из-под ног, к тому же и рынок, и демократия были ещё   отвратительнее, чем "жизнь под КПСС". Шли реформы Гайдара. Деньги были или очень большие, или никаких. На "приличную работу" я тогда не устроился, да и не очень хотел, и несколько лет занимался сбором грибов во Владимирской области, что давало средства если не большие, то хоть какие-то. Очень важно, что в "лесной школе" под Гусь-Хрустальным мне открылась (точнее, мне "открыли") "подоплёку мира", отражённую в средневековой алхимии с ея непреложными (отменяемыми лишь Православной Евхаристией) законами. Это во многом предопределило остальное, хотя на "практике" лежит табу. Табу христианское, православное. Но история, культура, политика открылись с неожиданной стороны. В свободное время я посещал семинар Микушевича в "Литературной газете", где мы и познакомились с Олегом и многими другими. Это было совершенно новое веяние русской культуры, очень отличавшееся от прежних "Молодой гвардии" и "Нашего современника", да и того, что было в старом самиздате. Газета "Лимонка" (ранний, ещё "дугинский" извод), журналы "Элементы" и "Волшебная гора" (при всём их различии), интерес к европейскому традиционализму — всё это создавало совершенно новую среду, отличную от "старой правой", с бóльшими морализмом и (тогда) консерватизмом. Но, в отличие от многих "старых правых", я это принял, хотя и остался убеждённым монархистом. Олег был тогда очень характерным для этой среды, причём не для первого (Дугин, Курёхин, Головин), а для второго ряда, где "варилась каша" — и в головах, и в делах. Очень талантливый поэт, ещё более талантливый музыкант (имевший "лишь среднее музыкальное образование"), он, казалось, был создан для "русского рока". Рок я не люблю, русский в особенности, потому что считаю, что он не русский, и не рок, а блудное дитя поэзии с достаточно слабой (в отличие от западной) музыкой. Но Фомин отторжения не вызывал. И мы обсуждали будущую группу. Название группы возникло само по себе — из парадоксального и страшного романа Пимена Карпова "Пламень", введённого в наш обиход Дугиным, хотя академические литературоведы опубликовали его раньше. Только сейчас, когда Россия, вопреки всему, до сих пор непримиримо разделена на "красных" и "белых" — идейно, психологически, даже антропологически, — ясно, что Карпов был прав, Русь против Руси, наша кровь состоит из красных и белых телец. "Белая вещь" и "красная вещь". Это убьет То, как говорили алхимики.

Тогда это ещё не было понято до конца. Но было ясно: Карпов — это почти "наше всё". Выходец из крестьян-старообрядцев, он знал, ведал больше, чем любой из религиозных философов Серебряного века (кроме, быть может, о. Павла Флоренского и Василия Розанова). "Злыдота" у Карпова — "голь перекатная" и одновременно "хлеборобы", поддонная "кровушка-матушка", Русь, руда, "красный напиток", "наша красная земля", а "барин" Гедеонов — "потомок библейского судьи Гедеона" и "змея-змеюки". И ходит "злыдота" — и барин Гедеонов тоже — под "богом Тьмяным" и служат ему в смерти. И так рождается Русская революция. "В конце концов, побеждает только смерть", — писал Сталин генералу де Голлю. В ответ на поздравление с Победой.