Газета Завтра 1176 (24 2016) - [28]

Поиск новой античности

Поиск новой античности

Сергей Угольников

Новая Академия Гридчин Культура Общество

выставка Олега Маслова в Гридчинхолле

Художник по-английски — "artist", на украинском — "маляр", и между этими определениями как-то существует в РФ тот процесс, который называется актуальным искусством. В самом деле, российскому социуму сложно воспринимать всерьёз, словно художников, — актёришек, которым и подмалёвку делать не всякий дозволит. Тем более что эстетическая недоразвитость устроителей социально-ориентированных перформансов (сплошняком недоучки с филфаков или литинститута, в профильной специальности — неликвидны из-за бесталанности) замещается ими повышенной политической активностью. Гиперкомпенсация — всё по Фрейду, в которого мы не верим, но цитируя Маркса, в которого мы тоже не верим, но по другим причинам. А публика, которой давно приелись непрофильные активности Ахеджаковой и компании, на политические высказывания самодеятельных коллективов плюёт. Ударяйте по Уильяму нашему Шекспиру где-нибудь в другом месте, незаказанные представления — не оплачиваются.

Но и это бы не беда. Сложности перевода могли бы способствовать сепарации, с проживанием в своих замкнутых гетто, и пусть себе нарабатывают бэкграунд, культурные коды и прочее "приращение смыслов". Но благодаря неуёмности политических паразитов современный арт стал сводиться исключительно к политически-ангажированному высказыванию и следующим за ним судебным разбирательствам. Вторую часть "мерлезонского балета" можно было бы назвать "юризм-арт" и успокоиться, но не получается. У неликвидных деятелей всегда найдутся ещё менее талантливые почитатели, которые не дадут превратиться банальному акту "принял — поджог — в тюрьму" в бюрократическую рутину, должна же быть "романтика".

Поэтому, при всей печали, скандалы вокруг ГЦСИ, скорее, закономерны. И тем актуальнее становятся частные институты, для которых результат важнее процесса. В галерее Сергея Гридчина, который занимается продвижением современного искусства "под ключ", открылась выставка Олега Маслова "Эхинацеи и Циннии", которая самим названием отсылает к питерской "Новой Академии Изящных Искусств". Пока в Москве девяностых модные дурачки, желавшие быть в тренде, раскапывали стюардессу, закопанную в Париже шестьдесят восьмого, в городе на Неве актуальным стал неоакадемизм Тимура Новикова. В Новой Академии появился синтез "маляров" (на ремонт Михайловского замка, где разместились "академики", у Русского Музея просто не было средств) и "артистов" ("околоакадемических" тусовщиков называли студентами и даже учили рисовать, заранее зная, что художников из них не получится). Сама по себе живопись в те годы была актом. Сплав аполлонического и дионисийского начал, как и завещал Ницше.

Удивительно то, что работы, ставшие началом Академии, сохранились до наших дней, но может быть, в этом как раз закономерность. Тимур Петрович Новиков любил музеефикацию, а ветер истории снёс всё наносное. К тому же цикл "Голубая Лагуна", послуживший началом выставочной деятельности Новой Академии, был нарисован Олегом Масловым и его тогдашним напарником Виктором Кузнецовым по мотивам фотографий на нудистском пляже именно в Симеизе, где модели предстали в образе греческих богов и нимф. То, что снова Крым — наш, может быть, и совпадение, хотя кто-то думает по-другому. А новые "цветочные" работы Маслова, нарисованные на холстах с розовым грунтом, относят к пейзажам, клумбам и цветам, традиционным для Ленинграда. Новый, послойный поиск новой античности — в новой точке притяжения актуального искусства.

Илл. Олег Маслов, Виктор Кузнецов. "Рождение Венеры" (1993)

Свято место

Свято место

Галина Иванкина

СССР Культура Общество

о сакральном и духовном в советском мире

"В русском большевизме есть запредельность и потусторонность…"

Николай Бердяев

В своё время меня заинтересовали работы советского архитектора Георгия Крутикова, задумавшего в 1920-х годах проект "летающих городов" и "домов-коммун в стратосфере". Автор предлагал оставить старушку-землю исключительно для труда и культурного досуга, а жильё перенести в надземные поселения, зафиксированные высоко-высоко в пространстве. Перелетать же придётся самим жителям таких городов — в специальной кабине-капсуле. Проект оказался не просто смелым, но скандальным — его горячо обсуждали не только специалисты, но и обыватели. Типичный случай 1920-х — футуристическая рациональность, упование на технику, обожание стратосферы. Однако шли годы, и Крутиков обратился к совершенно иной теме — к сохранению храмовой архитектуры, которую он считал одним из важнейших символов русской идентичности. Продолжал он свою борьбу и после того, как власть перешла к Никите Хрущёву — главному богоборцу на советском престоле. Кому-то, возможно, покажется, что путь Крутикова — единичен, странен и вызван какими-то фантасмагорическими подвижками в мировоззрении. На деле же тут нет ничего удивительного. Вот вам ещё один, куда более известный пример: старший коллега Крутикова, Алексей Щусев, до революции создававший православные храмы, воздвигнул усыпальницу для Владимира Ленина, по сути, канонизированного советской властью. Ибо свято место пусто не бывает, а народ-богоносец не может существовать без веры. Атеизм оказывался маской — на месте "старорежимного" вероисповедания возникало и пестовалось новое поклонение, причём со всеми атрибутами настоящей религии. Верить теперь полагалось в Светлое Будущее. Но — верить. Его нельзя было постичь до конца — его можно было "…приближать своими трудовыми подвигами" или расписывать в жанре научной фантастики. Отметим, что и она в СССР носила ярко позитивный характер и вещала о райской жизни. Дело даже не в том, что при Коммунизме окажутся удовлетворены все материальные потребности — главной ценностью представлялся эволюционирующий социум. Духовный, дерзновенный, чистый. В этом Иван Ефремов и братья Стругацкие пересекались с основателем русского космизма — Николаем Фёдоровым.