Газета Завтра 1156 (04 2016) - [23]

Валерий СДОБНЯКОВ.

Но ведь сидели-то вместе!

Александр КАЗИНЦЕВ.

Во-первых, тогда всё было по-другому. То, что вскоре станет политической позицией, несовместимой с другими, являлось всего лишь частным мнением. Чтобы снять напряжение, достаточно было похлопать собеседника по плечу: "Ну, брат, ты загнул!". Во-вторых — и это главное! — всех объединяла русская тема. И даже так: русская боль. Сергей Викулов, возглавлявший журнал в 70-е—80-е годы и превративший "Наш современник" в знамя русского национального движения, не был интеллектуалом и даже безупречным художественным вкусом не обладал. Но как никто другой чувствовал боль и надежды русского человека и этим чувством русского сумел объединить очень разных и очень талантливых людей.

Валерий СДОБНЯКОВ.

Кто из писателей того периода был для вас наиболее интересен? Я имею в виду не только авторов "Нашего современника".

Александр КАЗИНЦЕВ.

В молодости мне посчастливилось познакомиться с Арсением Тарковским — последним поэтом Серебряного века, другом Анны Ахматовой и Марины Цветаевой. Беседы с ним о поэзии, о музыке, о его великих современниках, которые представали не авторами из хрестоматий, а живыми людьми, существенно расширили мой кругозор.

Огромное влияние на меня оказало творчество и сам образ Василия Шукшина. В юности я не читал современную русскую литературу. Знал о существовании цензуры и был убеждён: она вымарывает всё правдивое и живое. Читал Бёлля, Камю, Сартра, латиноамериканских "магических реалистов" и не подозревал о существовании Шукшина, Распутина, Белова… Переломным стал просмотр фильма "Калина красная". Увидев лицо Шукшина, я понял — это брат мой! Он так же смеётся, так же печалится. И ещё почувствовал: я — русский. Никогда об этом не задумывался, а тут ощутил всем своим существом. Потом, став литератором, поездив по стране, узнал, что такие же чувства "Калина красная" вызвала у многих людей: от академиков до колхозных механизаторов. Я заинтересовался Шукшиным. Оказалось, что он не только актёр и режиссёр, но и писатель, член редколлегии "Нашего современника". Так я познакомился с журналом, а когда окончил аспирантуру МГУ, пришёл работать в редакцию.

Главное впечатление тех лет в "Нашем современнике" — Валентин Распутин. Самый обаятельный, самый деликатный, самый талантливый из всех, кого я знал. Он писал о деревне, как и большинство авторов журнала, но не так, как остальные. У писателей "деревенской прозы" человек дан в народном коллективе, "эпическом хоре", если воспользоваться определением выдающегося теоретика литературы Георгия Гачева. А герой Распутина уже выделился из коллектива. Либо выпал из него, как Андрей и Настёна в "Живи и помни", либо коллектив, не выдержав испытаний, распался, как в "Прощании с Матёрой", где Дарья, олицетворение родовой мудрости, чувствует себя брошенной, никому не нужной. Вот этот болезненный слом, отражающий переломный характер времени, делает судьбы героев Распутина особенно драматическими и по-особому трогает душу.

Как видите, на меня влияли писатели, представлявшие разные, даже противоположные традиции. Тарковский, к примеру, до обидного несправедливо отзывался о Есенине: "Поэт для таксистов". Кто-то увидит в таком перекрёстном влиянии недостаток, ущербность: мол, "не до конца наш". Я же считаю эти различные влияния залогом плодотворного развития. Выбирая "Наш современник", я видел альтернативный путь. Постарался взять лучшее из "другого лагеря" и сделал выбор сознательно.

К сожалению, многие приходят к патриотам просто потому, что не знают, куда пойти. А многие, скажем честно, потому, что так называемые "либералы" их к себе не пустили — из-за низкого уровня образования и культуры, как правило. Такие "союзники" резко снижают художественный и интеллектуальный уровень патриотики. К тому же они нестойки: их выбор не был сознательным. Убеждён, патриотизм — это не "культурный собес", куда прибиваются все сирые и убогие, но высшее проявление духовных и интеллектуальных сил человека.

Валерий СДОБНЯКОВ .

Расскажите о своих корнях, родителях, преподавателях. Кто из профессоров МГУ оказал на вас особое влияние?

Александр КАЗИНЦЕВ.

Я рос среди книг. В нашей семейной библиотеке было несколько тысяч томов: дореволюционные издания Пушкина, Фета, Блока. Советские собрания классиков, книги по искусству, мемуары. В десять лет я просил отца взять меня с собой в научный зал Ленинки. Детей не пускали, отец говорил: "Оставить не с кем". В четырнадцать я обходил букинистические магазины в поисках мемуаров. Литература, которую теперь называют нон-фикшн, всегда интересовала меня больше и представлялась куда занимательнее, чем романы.

Моя матушка всю жизнь писала стихи. Неплохие, на мой взгляд. В 40-е—начале 50-х она посещала знаменитую литературную студию при издательстве "Молодая гвардия". Среди завсегдатаев были Семён Гудзенко, Александр Межиров, Наум Коржавин, звавшийся тогда

Манделем. Мой отец, крупный чиновник авиационной промышленности, тоже был не чужд искусству.

Я окончил литературный класс школы при Академии педагогических наук. Поступив в МГУ, целыми днями сидел в Горьковке — университетской библиотеке, чьё собрание книг не слишком уступало Ленинской, но было не так прорежено идеологической цензурой. Там я прочёл поэтов Серебряного века, русских философов — от Николая Бердяева до Льва Шестова, книги отцов Церкви. Не жалею, что променял факультет на библиотеку. В 70-е годы на журфаке оставалось не так много настоящих профессоров. Настоящими я называю тех, кому посчастливилось слушать дореволюционных лекторов. Хотя и у нас были выдающиеся преподаватели: Дитмар Розенталь, автор хрестоматийных учебников по русскому языку, Анна Абрамович, замечательный лектор, автор учебников по стилистике, Эдуард Бабаев, знаток поэзии XIX века, друг Анны Ахматовой, — у него я писал диплом, Галина Белая — мой научный руководитель в аспирантуре.