Газета Завтра 1020 (23 2013) - [13]

Без денег в условиях дикого капитализма у местных не очень получалось вести бизнес, Впрочем, не очень шла и торговля у обездоленных предпринимателей, поэтому, когда все торговые и другие хлебные места были прочно и уверенно захвачены беженцами, потихоньку, чтобы поддержать штаны аборигенам и торговлю пришельцам, стали выдавать нищенскую зарплату и пенсию, объявляя это победой капитализма над совковым плановым хозяйством. Но и зарплату, и пенсию выдавали и выдают таких размеров, чтобы, не дай бог, у аборигенов оставался хоть грошик после уплаты за квартиру и покупки хлебушка. А то с них станется: скопят на что-нибудь путнее. А путнее все в государстве должно принадлежать только Закирам, но не придуркам, как называют людей, любящих свою родину. Наше время не только всех расставило по своим местам, но и поставило в позы. О некоторых телоположениях коренного населения и говорить срамно. Вы вот в какой позиции сейчас находитесь? И насколько вам это нравится? 

И тьма не объяла его...

Алексей Касмынин

13 июня 2013 0

На могиле Евгения-воина

Утром 23 мая землю накрыл туман: столь густой, что на холодном оконном стекле от него оставались крохотные капли, а одежда становилась влажной. Туман пришёл вместе с холодом и сразу превратил весну в позднюю осень. Земля напиталась водой от проливных дождей, размокла и стала напоминать непролазное болото, грустное и серое, как невидимые тучи где-то над головой.

Туман приглушил утренний свет, рассеял его, поглотил деревья, реку, лишив их резких контуров. Мир наполнился тихим, едва уловимым сиянием. В это утро у памятника Евгению Родионову собрались люди.

Издалека слышались монотонные повторяющиеся возгласы трёх хористок. Служил священник из Украины. Они стояли, отгороженные полукруглой кирпичной стеной памятника. Рядом, возле деревянного креста, молился другой - седой священник, который, как шептались собравшиеся, тоже приехал издалека. В его руках было кадило, и запах ладана в то промозглое утро ощущался особенно отчётливо, неся в себе отголоски церковного тепла. Внутри стены и за стеной лилась претихая молитва. День ещё не начался, людей было немного.

Седовласый старец зажигает восковые свечи и ставит их между гладкими булыжниками у основания деревянного креста, на котором надпись: "Здесь лежит русский солдат Евгений Родионов, защищавший Отечество и не отрекшийся от Христа, казнённый под Бамутом 23 мая 1996 года". Он проводит свою службу быстро, незаметно, через какие-то мгновения его уже нет, и виднеются одни только свечи, которые таят на глазах. Потом их огоньки прячутся между булыжниками, и остаются лишь безликие камни, с каплями воска, подобными каплям сталактитовых слёз

Седой священник не разрешал себя фотографировать, его голос не плыл по ветру и не озвучивал окрестности, его служба была тайной и, как показалось со стороны, личной. Он присутствовал на месте какие-то считанные минуты, как бестелесный дух, но ощущалось, что именно в эти сокровенные мгновения начинающегося дня происходило что-то бесконечно важное. Мне показалось, что всё и должно было случиться именно так: на рассвете люди молча собираются окрест памятника, идёт тихая служба. Основное свершается внутри человеческих душ

Позже число людей возросло. Приезжали автомобили, автобусы, заполненные людьми. Рассветная тишайшая молитва, подобная сокровенной тайне, сменилась гулким многолюдием. Оживленные, разговорчивые люди подходили к памятнику и останавливались, склонившись в поклоне - смиренно и молчаливо.

День не становился теплее, он, и в самом деле, был похож на осень. На горькую осень первой чеченской кампании с замерзающими рельефными следами от гусениц танков на полях и несущими гарью остовами техники и человеческих жилищ. В те годы казалось, что Россия уходила в холодный туман истории, чтобы там распасться и исчезнуть. Этот процесс казался неминуемым. Страшная неотвратимость влияла на массовое сознание, разлагая его, разрушая главное - волю народа.

На середину девяностых приходится самое дно демографической ямы, в которую угодила страна после распада СССР. Неуверенность в будущем, шаткость властных структур, повлекшая за собой разлив бандитизма, тотальный экономический хаос и вдруг возникшие не известно откуда законы рынка. Массовое сознание в таком окружении не могло быть просветлённым и одухотворённым, оно будто бы готовилось принять последнюю пораженческую идею: будь что будет, уже всё равно.

Но находились и те, кто отчаянно шёл во тьму, пытаясь разогнать её руками и рассеять крохотными факелами. Так, срочники, по своей воле отбывающие на кавказский фронт, искренне веровали, что своими действиями сберегают целостность России. Сейчас уже никто не посмеет сказать, что они заблуждались. Так воин Евгений после ста дней чеченского плена принял смерть в день собственного девятнадцатилетия. Он отказался снимать свой нательный крест и принимать ислам.

Этот поступок - подобен камешку, упавшему на гладь лесного озера. Быть может, сам всплеск никто не увидел (Евгения Родионова сначала пытались объявить дезертиром) Но постепенно, нетронутая ветром поверхность воды покрывается кругами, которые идут до самого берега, отражаются от него, наслаиваются друг на друга. Через дни, месяцы и годы народ начинает узнавать о произошедшем. Появляются иконы с образом святого великомученика Евгения, который, даже стоя на краю гибели, не отступился от своей Правды.