Газета "Своими Именами" №31 от 30.07.2013 - [10]

Половина населения региона — китайцы, столько же представителей тюркоязычных народов мусульманского вероисповедания (42% уйгуров, 6% казахов, по одному проценту киргизов и таджиков).

В древности Восточный Туркестан был могущественным государством, оказавшим огромное влияние не только на Среднюю Азию, но и на Китай. В 1759 году китайские войска захватили регион и назвали его Синьцзяном (по-русски — “Новая граница”).

Со времени включения их земель в Китай уйгуры восставали более четырехсот раз. В 1944 году уйгурам даже удалось взять (с помощью СССР) под свой контроль западную часть Синьцзяна и провозгласить Восточно-Туркестанскую республику. Но просуществовала она лишь до 1949 года: Сталин учёл приход к власти в Китае коммунистов.

Интересно, что Пекин практически полностью копирует советскую национальную политику. Так, в Синьцзяне есть уйгурские, казахские, киргизские и таджикские национальные автономные районы. Во главе каждого из них стоит представитель титульной нации, а его заместителем является китаец. В автономиях есть телевизионные каналы и газеты на местных языках.

Однако в отличие от соседней Средней Азии, где и в советское время, и сейчас отношение к русским было и остается вполне доброжелательным, подавляющая часть уйгуров смотрит на китайцев как на оккупантов.

Если в Средней Азии практически все коренные жители в советское время свободно говорили по-русски (и это считалось престижным), большинство уйгуров не только не владеет китайским, но и не стремится освоить его. По сути, в автономии существует негласный апартеид: живя бок о бок, уйгуры и китайцы практически не общаются друг с другом.

От этой взаимной обособленности частично страдал даже корреспондент “Росбалта”. Так, например, когда я путешествовал по Синьцзяну, мои переводчики-уйгуры наотрез отказывались обедать со мной в китайских ресторанах, так как пища в них готовится без соблюдения исламских канонов.

Такое немыслимое для среднеазитов поведение объяснялось тем, что уйгуры гораздо более ревностные мусульмане, чем родственные им мусульманские народы к Западу от границы. Большинство местных замужних женщин ходят в парандже, а мужчины среднего возраста предпочитают носить бороды.

Пекин не без оснований считает, что уйгурский сепаратизм имеет ярко выраженную религиозную подоплеку, и стремится к тотальному контролю над верующими. Детям и государственным служащим запрещается посещение мечетей, а жизнь мусульман полностью контролируется государственными религиозными комитетами, которые и утверждают кандидатуры мусульманских священнослужителей.

Такая религиозная политика Пекина практически один к одному копирует действия властей Узбекистана и Таджикистана, где также достаточно сильны позиции исламских радикалов. Причем давление властей на верующих в западном Китае гораздо сильнее, чем в среднеазиатских государствах.

Китайская пропаганда любит подчеркивать, что руководство страны учло “печальный опыт СССР”, где мгновенный переход от социалистической системы к так называемой демократии привел к хаосу и распаду страны. В Китае решили пойти другим путем: развивать в первую очередь экономические свободу, а политические права даровать гражданам постепенно. При этом была поставлена задача вкладывать деньги в развитие отсталых национальных окраин, одновременно жестко пресекая в них сепаратистские тенденции. Успехи действительно поражают. Если еще лет 15 назад улицы городов Синьцзяна были заполнены запряженными лошадьми повозками и велосипедами, а автомобили были редкостью, то сегодня внешний облик и инфраструктура автономии практически такие же, как в наиболее развитых странах мира.

Интересно, что если в советские времена Средняя Азия была гораздо более развитым регионом, чем Восточный Туркестан, то сегодня ситуация изменилась кардинально: среднеазиатские республики всё больше начинают напоминать страны третьего мира, а мусульманский Китай — развитые государства Запада. Такая политика “кнута и пряника” приносит определенные плоды. Я регулярно бываю в Синьцзян-Уйгурском районе с начала 1990-х годов и могу засвидетельствовать, что количество сторонников независимости неуклонно снижается.

Нет, уйгуры по-прежнему недолюбливают китайцев, но возможность успешного занятия бизнесом, помноженная на страх быть арестованным за сепаратизм, пересиливает абстрактные идеалы свободы. Скорее всего, локальные бунты, мгновенно подавляемые властями, будут периодически вспыхивать в Синьцзяне, но крупное и длительное по времени восстание малореально.

Учитывая опыт Синьцзяня, можно с уверенностью заключить, что если бы не беловежские соглашения, то республики Средней Азии не откололись бы от СССР. В отличие от Прибалтики, здесь некогда не были распространены сепаратистские настроения, а сегодня, когда едва ли не половина мужского трудоспособного населения региона работает в России, ностальгия по временам СССР очень сильна. Религиозность населения здесь также существенно ниже, чем в Синьцзяне, и, следовательно, процент людей, желающих жить по законам шариата, гораздо меньше.

С Северным Кавказом дело обстоит несколько сложнее. И в Чечне, и в Дагестане многие восхищаются имамом Шамилем, боровшимся с русскими колонизаторами. Примечательно, что даже в советское время в Грозном взрывали памятник “покорителю Кавказа” генералу Ермолову. Депортация Сталиным некоторых северокавказских народов и недавняя война в Чечне еще больше усилили недоверие к Центру многих жителей региона. Тем не менее, большинство северокавказцев понимает, что с обретением независимости их материальное положение не улучшится, а ухудшится и, следовательно, не поддерживает сепаратистов.