Газета "Своими Именами" №3 от 07.09.2010 - [18]

В напряжённой тревожной тишине присяжные заседатели удалились в совещательную комнату для вынесения вердикта. На часах было 16.23. Публика повалила к выходу, где её с нетерпеливыми расспросами ожидали не попавшие в зал.

Началось долгое и мучительное ожидание исхода. Надо ли описывать чувства, охватившие в эти часы подсудимых. Что отсчитывали эти часы в их жизни? Последние глотки свободы перед пожизненным? Или первые шаги из-под дамоклова меча обвинения?..

Через три с половиной часа, почти в восемь вечера, судебные приставы начали процеживать народ в судебный зал. Есть вердикт! Подсудимые, их родные и друзья, даже мы, журналисты, охваченные их настроением, входили в двери зала судебных заседаний, как на эшафот, где в самый последний миг может блеснуть искорка надежды на помилование. Ведь, как мы помним, представитель Чубайса Гозман уверенно даже в суде заявлял об обвинительном исходе судебного процесса, следовательно, имел на то основания, финансовые основания, проще говоря, состоявшийся подкуп, ибо других оснований для обвинительного вердикта в этом деле просто быть не могло. Так что же, что пересилило в людях, которые только что решили судьбу четверых ни в чём неповинных – вот вопрос.

Судья впустила присяжных в зал. Они шли хмурые, даже мрачные, некоторые были и вовсе подавлены. Одни открыто и прямо смотрели в зрительный зал, другие отводили глаза. Поражало и пугало их общее настроение раздора и разочарования.

Старшина присяжных вручил судье вопросные листы, и она начала их изучать – молча. Вцепившись глазами в Пантелееву, зал пытался хоть что-то считать с её лица. Куда там! Но не потому, что лицо местной Фемиды, как и подобает ему, излучало спокойствие и бесстрастность, нет! - то была такая дикая невообразимая смесь удовлетворения и разочарования, что рушились любые догадки и предположения. Впрочем, наши бесплодные эксперименты в физиогномике были не долги, судья вдруг резко и зло поднялась, многопудовый массивный стул со стуком отъехал в сторону: «Я должна подумать над вердиктом! Уважаемые присяжные заседатели, прошу вас пройти в совещательную комнату!».

Присяжные ушли к себе, судья уединилась, не прореагировав никак на сказанное ей вослед кем-то: «Позвоните. Позвоните». Остался лишь недоумевающий зрительный зал и озадаченные отстрочкой своей участи подсудимые.

Судья вернулась минут через сорок, вызвала присяжных в зал и объявила им результаты своего уединенного размышления: «Вердикт представляется мне не ясным. На вопрос под номером 27 вы дали противоречивые ответы». Она отправила присяжных заседателей уяснять свои решения.

Разочарованная публика вывалилась в коридор, где ее ждали с новостями телекамеры и остальной народ. Новостей не было.

Прошел час. Ещё одно просеивание зрителей через кордон приставов: журналисты и родственники подсудимых, остальным на всех несколько оставшихся свободными мест. Вновь судья вводит присяжных, берет из рук старшины вердикт, долго его читает, прочитав, долго складывает листки, подбивая их нервно друг к дружке звонким стуком о столешницу, сумрачно продолжая всё время о чём-то думать и, наконец, объявляет вновь: «Вердикт не ясен в вопросе под номером 14. Если вы ответили так в вопросе номер 27, то это теперь вступило в противоречие с вопросом номер 14».

Кажется, что с подсудимых опять снимают накинутую было на эшафоте петлю, чтобы дать им подышать минуту-другую. Все повторяется. Снова нетерпеливо и взволнованно дышит коридор людским ожиданием.

Через сорок минут запускают народ в зал. И опять судье «вердикт не ясен», и опять присяжные заседатели отправляются его дорабатывать.

Что происходило в эти часы в совещательных комнатах судьи и присяжных, с кем велись переговоры и уговоры, кого ломали через коленку, кого настоятельно предостерегали подумать о себе и своих близких - всё покрыто тайной, судебной тайной.

Шесть раз повторялась мучительная экзекуция «уяснения вердикта». Решения присяжных - оправдательного ли, обвинительного ли - все это время, на протяжении пяти (!) часов, никто не знал. Было ощущение, что от ожидающих решения своей участи подсудимых каждый раз отрезают по кусочку, и если первая операция была болезненной, то на шестой или седьмой раз привычной и только раздражающей неизвестностью будущего.

В седьмой раз подсудимых и публику позвали в зал в час ночи, без пяти час – если точнее. Закрылись двери зала. Приставы решительно отсекли от закрытых дверей всех непопавших. И вдруг к ужасу оставшихся ждать в холле рядом с судейской открылась комната и оттуда в коридор выступили шестеро крепких ребят в чёрной униформе с автоматами, в бронежилетах. Тюремный спецназ! Выход конвоя означал лишь одно: будут брать! пропали мужики! Отчаяние, подступившее к горлу, злость на присяжных, в долю секунды мелькнувшее: купили их или так сломали? - тут же подавленное в себе воплем: да какая разница! - празднуй теперь, Чубайс! торжествуй, иуда! И тяжёлый мерный топот коротких сапог спецназа, но не к дверям зала, нет! - к судебным приставам, проститься, руки пожать и на выход. Что?! Не нужны?! Выходит, оправдали!.. Но это знал или мог догадываться только тот, кто видел уходящий прочь тюремный спецназ, в самом судебном зале напряжение только нарастало. Петля, накинутая на шею подсудимым в седьмой раз, уже не терла и не давила, с ней свыклись. Получив от старшины присяжных вопросные листы, судья, скрежетнув зубами, с раздражением пробежалась по ним. Додавливать присяжных дальше она не решилась, сдалась. Старшина вышел к трибуне и стал зачитывать ответы присяжных на поставленные перед ними вопросы.