Газета "Своими Именами" №22 от 29.05.2012 - [30]

Советский Союз предложил полякам помощь, но они гордо отвергли её: причём тут Москва, если гарантии польской безопасности дали Англия и Франция? Так что бояться предстоящей войны должна не Польша, а Германия. Подобные настроения отражались в заявлениях польских политиков, в бодром вещании варшавского ра-дио, в боевых песнях о том, что одетая в сталь и броню, ведомая главнокомандующим Рыдз-Смиглы польская армия маршем выйдет на Рейн.

О советско-германском пакте подписанном 23 августа 1939 года в Москве, сказано столько, что количество слов да-вно перешло в нулевое качество. Тем ценнее объективность оценки пакта опять-таки У. Черчиллем: “Невозможно сказать, кому он внушал большее от-вращение, Гитлеру или Сталину. Оба соз-навали, что это могло быть временной мерой, продиктованной обстоятельствами. Антагонизм между двумя империями и системами был смертельным”.

1 сентября Гитлер напал на Польшу.

Об англо-французских гарантиях, данных до этого Польше, неловко даже вспоминать. 3 сентября они объявили Гитлеру войну, но вместо бомб их авиация сыпала на головы немцев миллионы листовок с призывами к благоразумию.

Можно ли сегодня в Польше услышать хоть слово упрека за такую “помощь”? Нет, кругом виновата лишь Москва, Россия.

17 сентября польское правительство бросило всё ещё сопротивлявшуюся армию, народ. Советское же руководство считало себя связанным договорными обязательствами до самой последней минуты пребывания польского правительства на польской земле. В ночь на 17 сентября ситуация кардинально изменилась, и в 7 часов 40 минут войска вступили на территорию Западной Украины и Западной Белоруссии, насильственно отторгнутую Польшей в 1920 году.

Местное население, составлявшее 14 млн. человек, тепло встретило Красную Армию. А вот на кого многие готовы были выплеснуть свою месть за годы угнетения, так это на пленных польских жандармов и так называемых осадников, жителей польских поселений, выполнявших надзирательно-карательные функции в “восточных кресах” по отношению к украинско-белорусскому “быдлу”. Боясь расправ со стороны населения, такие пленные просили военную власть усилить их охрану.

Ни английское, ни французское правительства тогда ни словом не осудили действия СССР по возврату своих земель и передвижение советской границы на 200—300 километров западнее.

Более того, У. Черчилль, выступая по радио 1 октября 1939 года, оценил происшедшее объективно: “Россия проводит холодную политику собственных интересов”.

Ну а польская элита... Вот как описал писатель и публицист А. Кривицкий свою встречу с командующим польской армии, сформированной в 1941 году на советской территории, генералом Андерсом. Дело было в декабре сорок первого, в номере гостиницы “Москва”.

«Генерал стоял передо мной во весь рост уже во френче, застегивая поясной ремень и поправляя наплечный. Он пристегнул у левого бедра саблю с замысловато украшенным эфесом. Наверное, собирался на какой-то прием. Его распирало самодовольство.

— Пока русский возится с кобурой, вытащит пистолет, поляк вырвет из ножен саблю и... ж-и-ик! — Андерс картинно показал, как легко и быстро он расправится с противником».

Представим, читатель. Дело происходит в разгар битвы за Москву. Родина генерала находится под нацистским сапогом. И называется генерал-губернаторством. Сам же генерал, после его пленения Красной Армией и ранения, прошёл лечение во львовском госпитале, затем получил в Советском Союзе не только освобождение, но и полное содержание (польским генералам положили оклады в десять тысяч рублей, полковникам — по пять тысяч, подполковникам и майорам — по 3 тысячи, остальным офицерам по две тысячи, младшему командному составу по пятьсот рублей — месячную зарплату высококвалифицированного московского рабочего). Он в тылу страны, напрягающей последние силы. Он в тепле и комфорте. И ведет себя как задиристый хвастунишка-шестиклассник.

В те же декабрьские дни его и главу польского правительства в Лондоне генерала Сикорского принимал Сталин. Андерс говорил:

“Мы все без исключения любим свою Отчизну и хотим войти в нее первыми, хотим как можно скорее отправиться в бой...” И всё в таком духе. А в итоге: “Быть может, нам удастся сформировать часть армии в Иране, а потом она вместе с теми частями, что остаются в СССР, пойдет на фронт».

Сикорский же предлагал всю польскую армию перевести из СССР в Иран, “где климат, а также несомненно обеспеченная американо-английская помощь, возможно, дадут людям прийти в себя, и мы сформируем сильную армию. Армия эта затем вернется сюда, на фронт, чтобы занять на нем свое место”.

Сразу поняв, что с такими союзниками никаких врагов уже не надо, Сталин ответил обоим стратегам: “Если поляки не хотят воевать, пусть уходят... Сами справимся”.

И они, подкормленные и отдохнувшие от войны в советском тылу, ушли вместе с прикомандированными к ним жёнами. Часть в канун Сталинградской битвы, а часть — в самый ее разгар. Тогда в информационном бюллетене Главного штаба польской Армии Крайовой (АК) Сталинградское сражение оценивалось так: «Ад на Волге. Битва за Сталинград приобретает историческое значение. Очень важно и то, что колоссальная битва на великой реке затягивается. В ней уничтожают себя две крупные силы зла». После этого только в Польше наших воинов погибло, в том числе и от АКовских пуль, шестьсот тысяч. Это впятеро больше, чем погибло поляков на всех фронтах Второй мировой, и в десятки раз больше, чем расстреляно польских офицеров в Катыни. А Москву клеймят ещё и за то, что та не бросила изнурённые наступлением дивизии на помощь варшавскому восстанию и не положила ещё сто-двести тысяч русских душ. А ещё... Бесконечность польских претензий к России известный публицист Ежи Урбан называет политическим провинциализмом.