Газета "Своими Именами" №1-2 от 01.01.2013 - [53]
Но позвольте, после того как «Конармия» была прочно забыта, не так уж давно лучшим романом ХХ века непререкаемо был объявлен «Доктор Живаго». Это зафиксировано хотя бы в книге Е. Евтушенко, нелепо озаглавленной «Политика – привилегия (!) всех» (АПН, 1990. Стр.625. 53 прелестных фотографии автора). Читаем: «Пастернак дал мне прочитать рукопись «Доктора Живаго», но на преступно (!) малый срок – всего на ночь». Ну, должно быть, не просто дал, не позвонил: «Женя, зайдите, я дам почитать кое-что», а после того дал, как по Переделкино прошел слух, что Пастернак вдруг написал какой-то необыкновенный роман, и Женя попросил его хотя бы на одну ночку. Дело было наверняка так. И после этого с какой же стати срок для чтения назван «преступным»? Его роман, на сколько хотел, на столько и давал. И не верится, что на одну ночь. Другое дело, мне Союз писателей через Екатерину Шевелёву (спустя три года - скороспелую антисоветчицу) дал рукопись на день или два - перед обсуждением в Союзе надо было, чтобы роман прочитало возможно больше народу. Но со своим любимцем, каким изображает сам себя Евтушенко, Пастернак мог и не спешить. Но – не знаю, да и не в этом дело.
«Роман меня тогда разочаровал, показался скучным, - пишет Евтушенко. - Я не прочел роман – я его перелистал. Когда утром я отдавал роман Пастернаку, он пытливо спросил:
- Ну как?
Я как можно вежливей ответил:
- Мне больше нравятся ваши стихи.
Пастернак заметно расстроился...»
Ещё бы не расстроиться! Начинающий гений не бросился на шею с поздравлениями и поцелуями... Но, думается, здесь не всё так. Ведь если вещь талантлива, то достаточно почитать (а уж профессиональному-то литератору!) три-четыре страницы, чтобы понять это и уже не оторваться от книги. Тем паче, что речь шла о такой интересной фигуре, хорошо известной и пламенно любимой молодым поэтом. Вспомним, как Некрасов прочитал рукопись повести «Бедные люди» никому неведомого автора и среди ночи кинулись они с Григоровичем к нему домой с поздравлениями и восторгами. А на другой день Некрасов объявил Белинскому: «Новый Гоголь!..» Тот усмехнулся: «У вас Гоголи-то как грибы растут». Но взял рукопись и сам не смог оторваться. Попросил вызвать автора и всё твердил ему: «Да вы сами-то понимаете ли, что написал!» Повесть напечатали, и автор сразу стал знаменит.
Так что первое впечатление Евтушенко от «Доктора Живаго», скука, были вполне естественны, правдивы. Вот что о том же «Докторе» записал в дневнике 10 сентября 1946 года Корней Чуковский: «Был на чтении у Пастернака (на даче в Переделкино. – В.Б.). Он назвал кучу народа. Роман его я плохо усвоил... Но при всей прелести отдельных кусков - главным обр. о детстве и о природе – он показался мне посторонним, сбивчивым и слишком многое не вызвало во мне никакого участия. Тут и девушка, которую развращает старик-адвокат, и её мать, с которой он сожительствует, и какой-то Николай Николаевич, умиляющийся Нагорной проповедью и утверждающий вечную силу евангельских истин... Потом Пастернак пригласил всех ужинать. Но я был так утомлён романом и мне показался таким неуместным этот «Пир Пастернака», и я поспешил уйти».
А вот запись 10 мая уже 1955 года: «Гулял с Ираклием (Андрониковым). Встретили Пастернака. У него испепеленный вид. Он закончил вчерне роман – и видно, роман довёл его до изнеможения. Как долго П-к сохранял юношеский, студенческий вид, а теперь это седой старичок, как бы посыпанный пеплом. «Роман выходит банальный, плохой - да, да – но надо же кончить» и т.д.
Но такие, как Евтушенко, не создавать мировых идолов, чтобы бить ими противников, не могут. И вот... «В 1967 г. после смерти Пастернака я впервые прочитал роман», - продолжает Евтушенко. Не слишком спешил, прошло уже семь годочков, как любимый поэт умер.
«В 1972 г. в США Лиллиан Хелман, Джон Чивер и несколько моих друзей почему-то затеяли спор, какой роман самый значительный в ХХ веке, и все мы сошлись на «Докторе Живаго».
Прекрасно. Кричали все друзья «Ура!» и вверх ермолки все бросали. Но что значит «самый значительный»? Уж если во всём веке, то – не надо скромничать – значит, самый лучший, самый выдающийся, знаменитый, наконец, великий!
Однако уже в следующем 1973 году вдруг «самым значительным» сочинением ХХ века был объявлен «Архипелаг ГУЛАГ», а его автор – совестью нации. Вот что писала об этом хотя бы столь многознающая Лидия Чуковская: «Я купаюсь в океане благоуханной русской речи. Перед этим всё мелко. Это книга книг. Солженицын несравним ни с кем и бесспорен вне зависимости (!) от ошибок. Читаю с наслаждением как великое совершенство. В его языке есть нечто ахматовское, пушкинское – мощь. Какой гениальный путь...» и т.д.
Тут заслуживает внимания разве только проблема «мощи»: если сравнивать мощь и мощность языка Пушкина и Ахматовой, то в первом случае уместно вспомнить мощность Красноярской ГЭС – 6000 МВт, а во втором... Вот Ахматова писала:
Не с теми я, кто бросил землю
На растерзание врагам...
«Бросить землю» значит перестать обрабатывать её или улететь на другую планету. А поэтесса имела в виду бросить родную землю, родину – так и надо было сказать, но не лезло в строку, не хватило поэтической мощи, мощи языка.
