Гай Мэннеринг, или Астролог - [151]

Начало этой речи сильно огорчило Джулию; когда же полковник стал сравнивать былые заслуги Бертрамов и Мэннерингов, она едва сдержала улыбку. Зато последние слова смягчили ее сердце, особенно восприимчивое ко всякому проявлению великодушия.

— Нет, милый папенька, — сказала она, протягивая ему руку, — поверьте мне, что с этой минуты я с вами первым буду советоваться обо всем, что произойдет между Брауном, то есть Бертрамом, и мной, и что я не предприму ничего такого, чего вы могли бы не одобрить. Скажите, Бертрам останется гостить в Вудберне?

— Разумеется, — ответил полковник, — до тех пор, пока этого потребуют его дела.

— В таком случае согласитесь, что после всего, что было между нами, он захочет, чтобы я объяснила, почему я так переменилась к нему и лишила его надежды: ведь прежде, надо признаться, я давала ему повод надеяться.

— Полагаю, Джулия, — ответил Мэннеринг, — что он отнесется с уважением к моему дому и не забудет о тех услугах, которые я хочу оказать ему, а поэтому постарается не делать ничего такого, что мне было бы неприятно. Да, я думаю, что и ты дашь ему понять, как вам обоим подобает себя вести.

— Я все поняла, папенька, и буду теперь слушаться вас беспрекословно.

— Спасибо тебе, милая, а беспокоюсь я, — тут он поцеловал ее, — только за тебя одну. Ну, а теперь вытри глаза и идем завтракать.

Глава 52

Послушайте, шериф, даю вам слово,

Что завтра же я днем его пришлю,

Чтоб вам или другому, все равно,

Теперь ответ он дал на обвиненья.

«Генрих IV», ч. I[339]

После того как разыгрались эти, если можно так выразиться, второстепенные сцены между отдельными обитателями Вудберна, описанные нами в предыдущей главе, все общество собралось к завтраку, за исключением, одного только Дэнди; ему больше пришлось по вкусу угощение, а может быть, даже и общество миссис Эллен, и он выпил у нее чашку чая, куда она влила две чайные ложки коньяку, и закусил все это говядиной, отрезанной от огромного ссека. Он как будто чувствовал, что там, в обществе этой милой женщины и Барнса, он может вдвое больше съесть и вдвое больше поговорить, чем в гостиной, где собрались господа. И действительно, в этой неприхотливой компании завтрак прошел веселее, в гостиной же едва ли не над всеми тяготела какая-то принужденность. Джулия не решалась спросить Бертрама, не выпьет ли он еще чашку чая; Бертраму, который все время чувствовал на себе взгляд Мэннеринга, трудно было справиться с ломтиком поджаренного хлеба с маслом; Люси, исполненная радости по случаю возвращения брата, начала вдруг думать об его ссоре с Хейзлвудом; полковником овладело тягостное беспокойство, свойственное человеку самолюбивому, когда он замечает, что присутствующие обращают внимание на самые незначительные его поступки.

Адвокат старательно намазывал масло на хлеб, и на лице его была необычайная для него серьезность, вызванная, очевидно, обстоятельствами дела, которым он только что занимался. Зато Домини был в полном восторге! Он глядел то на Бертрама, то на Люси, хихикал, мычал, ухмылялся и непрестанно нарушал правила хорошего тона: он опрокинул полный сливочник, и весьма кстати, в собственную тарелку с овсяной кашей, неизменно подававшейся ему утром, потом, недопив чай, который он называл «украшением завтрака», вылил остатки вместо полоскательницы в сахарницу и в довершение всего ошпарил кипятком старого Платона[340], любимого пуделя Мэннеринга, который встретил эту неожиданную ванну воем, отнюдь не делавшим чести ему как философу.

На этот раз спокойствие полковника поколебалось:

— Право же, дорогой мистер Сэмсон, вы забываете, что есть разница между Платоном и Ксенократом[341].

— Первый был главою академиков, а второй — стоиков, — отвечал Домини, несколько задетый замечанием полковника.

— Да, но это как раз Ксенократ, а не Платон отрицал, что страдание — зло.

— Я склонен думать, — сказал Плейдел, — что это почтенное четвероногое, которое сейчас уходит из комнаты только на трех ногах, скорее принадлежит к школе киников[342].

— Это хорошо сказано. Но вот и ответ от Мак-Морлана.

Ответ был неутешительный. Миссис Мак-Морлан свидетельствовала свое почтение и сообщала, что минувшей ночью произошли тревожные события, которые задержали ее мужа в Портанферри, где он должен будет вести следствие.

— Что же нам теперь делать, мистер Плейдел? — спросил полковник.

— Жаль, мне бы очень хотелось повидать Мак-Морлана, — сказал адвокат. Это человек рассудительный, и он стал бы действовать по моим указаниям. Но не беда. Надо ввести нашего друга sui juris[343]. Сейчас он просто беглый арестант. Закон против него; он должен быть rectus in curia[344], это главное. Для этого мы съездим с вами, полковник, в замок Хейзлвуд. Это не так далеко отсюда. Мы предложим свое поручительство, и я убежден, что легко сумеем доказать мистеру.., извините, сэру Роберту Хейзлвуду необходимость наше поручительство принять.

— Я с радостью поеду, — сказал полковник. Он позвонил и отдал все необходимые распоряжения. — А потом что мы будем делать?

— Надо будет увидеться с Мак-Морланом и поискать новых доказательств.

— Доказательств? — воскликнул полковник. — Но ведь дело-то ясно как день; здесь находятся мистер Сэмсон и мисс Бертрам, вы же сами подтверждаете, что этот молодой человек вылитый отец. Да и он сам помнит все странные обстоятельства, связанные с его отъездом из Шотландии. Какие же еще нужны свидетельства?