Гаврила Державин: Падал я, вставал в мой век... - [43]

Державин уже грезил о помещичьем житье-бытье. Можно будет переезжать из деревни в деревню, обустраивать хозяйство, писать… Да, должно образоваться время для стихотворчества. Правда, жалованья не будет — как и надежд на царские милости. Но случилось непредвиденное. Васильев в келейном разговоре поведал Державину, что Вяземский, железный Вяземский, признал свою неправоту и готов примириться с ретивым подчинённым. Но нужно укротить свою вспыльчивость! Нужно первым принести извинения. Державин поразмыслил, вспомнил пословицу «с сильным не бороться, а с богатым не тягаться» и… согласился. Давно князь не держал себя столь радушно с ним.

«В кабинете, поговорив совсем о другом, ничего не значащем, вышли подобру-поздорову, как будто ничего между ними не было». Отставка не состоялась, а помещичья идиллия рассыпалась. Но приближалась и окончательная размолвка: Державин превращался в знаменитого поэта, а Вяземского это не радовало.

КРУЖОК

В первом поколении русских поэтов приятелей не было: Ломоносов, Тредиаковский, Сумароков враждовали непримиримо. Не прощали друг другу успеха, то и дело обменивались пасквилями. Державин избегал литературной вражды. Если отвечал на пасквили — всегда колебался: стоит ли публиковать ответные эпиграммы? Нередко даже близким друзьям не показывал. «Умеренность есть лучший пир».

Друзья — это подчас историко-литературное понятие. Всё началось с перестройки Сената. Державин, по служебной надобности, осматривал облезлые залы и увидел молодого архитектора. Скульптор Жан Доминик (он же — Яков Иванович) Рашет должен был украсить залы аллегорическими барельефами, а Николай Александрович Львов присматривал: где лучше установить барельеф и на какой сюжет. Там они и познакомились.

С Рашетовыми барельефами связана ещё одна история, о которой никогда не забывал Державин:

«Между прочими фигурами была изображена скульптором Рашетом Истина нагая, и стоял тот барельеф к лицу сенаторов, присутствующих за столом; когда изготовлена была та зала, и генерал прокурор, князь Вяземский осматривал оную, то, увидев обнажённую Истину, сказал экзекутору: „Вели её, брат, несколько прикрыть“. И подлинно, с тех пор стали от часу более прикрывать правду в правительстве». На дружбу Державина и Львова казус с аллегорическими статуями не повлиял.

Необыкновенно одарённый самоучка (а кто в разгаре XVIII века не был самоучкой?), острослов, красавец — Львов сразу рассмотрел в Державине уникальный характер. Вокруг Львова всегда образовывались кружки пытливых доброхотов — книгочеев, любителей искусства, архитекторов… Это началось ещё в полковой школе — Львов, гвардеец-измайловец, и там был лидером, объединял неравнодушных под флагом просвещения. Позже он притягивал к себе художников, зодчих, поэтов. Сам намечал интересных людей и обхаживал их, чтобы ввести в свой кружок. Однажды Львову попалась на глаза «Ода на взятие турецкой крепости Журжи», он счёл её небезынтересной и бросился искать автора. Им оказался Иван Иванович Хемницер он станет самым скромным и молчаливым участником львовского кружка. В Могилёве Львов наблюдал за строительством собора Святого Иосифа — и приметил художника Боровиковского. Удивительного, несравненного портретиста.

К Львову применимо горделивое клише — «Человек эпохи Возрождения». Он был не только поэтом, прославленным архитектором и литератором, но вместе с Державиным участвовал в коммерческих предприятиях. А ещё — открывал для России расчудесное минеральное топливо. Искал уголь, чтобы «протопить вселенную». Впрочем, искали многие, а он ещё и находил.

Державин считал его мудрейшим из мудрых, поражался начитанности и ранней мудрости Николая Александровича. Он был на восемь лет моложе Державина, но страсть и способность к самообразованию давали ему право считаться едва ли не учителем Державина во многих областях.

«Сей человек принадлежал к отличным и немногим людям, потому что одарён был решительною чувствительностью к той изящности, которая, с быстротою молнии наполняя сладостно сердце, объясняется часто слезою, похищая слово. С сим редким и для многих непонятным чувством он был исполнен ума и знаний, любил науки и художества и отличался тонким и возвышенным вкусом, по которому никакой недостаток и никакое превосходство в художественном или словесном произведении укрыться от него не могло», — писал Державин в «Объяснении» к стихотворению «Памяти друга». «Сей человек» — даже этот расхожий оборот звучит с нежностью, когда речь идёт о Львове. Да, Державин переживёт младшего товарища, как и многих друзей.

С портрета на нас смотрит утончённый аристократ галантного века. Изображение Львова и на фарфоровой чашке выглядело бы уместным, и в иллюстрациях к какому-нибудь куртуазному французскому роману. История его женитьбы (которая аукнется и в судьбе Державина!) так и напрашивается в сентиментальный роман.

Львов тайно обвенчался с Марией Алексеевной Дьяковой — красавицей и актрисой. Три года её родители не признавали брак с нежеланным женихом. Всем Львов нравился, но тесть, обер-прокурор Алексей Дьяков, его невзлюбил.

К середине 1780-х годов Львов, вслед за Державиным, превратился во влиятельного и многообещающего вельможу. Его приблизил к себе А. А. Безбородко, к которому Державин относился противоречиво. Безбородко — в те времена уже граф, но ещё не князь — на всякий случай сделал «своим человеком» талантливого и обаятельного друга будущего певца Фелицы.