Гавел - [79]
На исходе лета 1978 года в Градечке было меньше гостей, чем обычно. Драматург с головой ушел в работу – на сей раз не над пьесой. По своему объему в 24 000 слов это был самый длинный прозаический текст из всех написанных им на тот момент. И ему суждено было стать одним из наиболее почитаемых произведений Гавела, несмотря на то, что его довольно часто неточно квалифицируют.
«Силу бессильных» все трактуют как эссе, но для эссе этот текст решает слишком много задач. И в этом нет ошибки автора. Как явственно показывают уже первые слова, «Сила бессильных» была задумана и написана как политический манифест: «Призрак бродит по Восточной Европе…» Гавел парафразирует (несомненно, иронически) «Коммунистический манифест» Карла Маркса и Фридриха Энгельса 1848 года, который, кстати, тоже не был эссе.
В «Силе бессильных» Гавел ставил своей целью определить феномен «диссидентства», его «идеологию» – или, наоборот, отсутствие идеологии, его рабочие методы и цели, но в первую очередь манифест должен был дать дефиницию и подвергнуть анализу «посттоталитарную» систему, которая являет собой одновременно как фон и причину диссидентской деятельности, так и главное ее препятствие. На примере зеленщика, выставившего в витрине своего магазина коммунистический лозунг «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!», в который сам он ни секунды не верил – причем, что еще интереснее, режим и не требовал и не ожидал от него такой веры, – Гавел показывает, что функционирование тоталитарной системы основано прежде всего на принуждении людей посредством данного (или ему подобных) ритуалов отказаться от своей «подлинной сущности»[479].
Выявляемое Гавелом различие между тоталитарной системой, какую практиковали Сталин или Гитлер на вершине своей власти, и посттоталитарной системой, реализуемой «нормализаторами» во главе с Гусаком в середине семидесятых годов, заключается не только в значительно меньшем во втором случае масштабе применения насилия и грубой силы. Требуя от людей пустых проявлений массовой поддержки без необходимости внутренне отождествлять себя с ее целями, система делает не столь явной границу между «тиранами» и «жертвами», которая характеризует чистые диктатуры. Человек «не должен принимать ложь. Достаточно того, что он принял жизнь, которая неотделима от лжи и невозможна вне лжи. Тем самым он утверждает систему, реализует ее, воспринимает ее, является ею»[480].
После того как Гавел проанализировал механизм, посредством которого система реализует свою власть, ему было нетрудно сделать вывод, что все зависит от готовности зеленщика не отказывать системе в своей ритуальной поддержке. «Человек бывает и может быть отчужден от самого себя лишь потому, что в нем есть что отчуждать; объектом угнетения является его подлинное существование; “жизнь в правде”, таким образом, оказывается вплетенной непосредственно в структуру “жизни во лжи” как ее полная противоположность, как та истинная интенция, которой “жизнь во лжи” противопоставляет подделку»[481].
Способность человека «жить в правде», быть верным своей «истинной идентичности» и является тем ядерным оружием, которое дает силу бессильным. Когда система уже не может добиться от граждан своего ритуального подтверждения, ее идеологический фасад рушится как чистейшая ложь.
Во второй части своего манифеста Гавел подробно рассматривает разные аспекты силы бессильных и предлагает методологию ее использования. В духе концепции «Хартии-77» он не выступает сторонником ее применения в конкретных политических целях, а наоборот, подчеркивает важность ее защитного характера ради сохранения пространства для жизни в правде и независимого движения в обществе. Конкретно это означает – защищать права человека, которые делают возможной такую жизнь.
Политическая программа Гавела ориентирована исключительно на индивида. Он предпочитает не терять время на размышления о том, как свергнуть коммунистический режим (рискуя навлечь на себя его суровое возмездие), а старается найти путь для того, чтобы очертить внутри системы пространство, в котором индивид может оставаться независимым. Его враги, да и многие из друзей, вероятно, не понимали, что это на самом деле одно и то же. Поскольку система базировала свою легитимность на готовности ее подданных воздавать ей символические почести, ее запаса прочности не могло хватить надолго после возвращения в общество независимых индивидов – тех самых «внутренних диссидентов». Программа Гавела ни в коей мере не была «интеллектуально узколобой», как ее охарактеризовал в одном из самых некрасивых своих высказываний в остальном элегантный Петр Питгарт, принадлежавший к числу непримиримых критиков «Силы бессильных»[482], но открывала путь к тому, чтобы «параллельный полис» стал «полисом».
Особое внимание Гавел уделяет понятию законности – отличной от гражданского неповиновения и прямого противостояния – как методу достижения своих стратегических целей. В атмосфере преследований, содержания людей под стражей и грубого нарушения прав человека под маской «социалистической законности» его настойчивое требование соблюдать закон многим его друзьям и противникам могло показаться всего лишь тактическим ходом. Но у Гавела действительно было ощущение, что его позиция – не просто «швейковское притворство»
