Гавайи: Миссионеры - [64]

– Если я пошлю это слово в Бостон, поймут ли там люди, что это слово написала я, Малама?

– Ты можешь послать его в любой уголок мира, и люди всё равно будут знать, что это слово написано тобой, – убедил её сын.

– Я учусь писать! – в радостном возбуждении воскликнула громадная женщина. – Очень скоро я начну посылать письма по всему миру. Единственное различие между белыми людьми, которые правят всем, и нами, гавайцами, заключается в том, что белые люди умеют писать. Теперь я тоже смогу писать, и тогда я стану понимать все.

Такого заблуждения Эбнер вынести уже не смог, поэтому счел необходимым вмешаться:

– Я однажды уже предупреждал вас, Малама, что женщина, конечно, может научиться писать слова, но эти слова ни чего не будут значить. Малама, я ещё раз хочу предупредить вас! Пока вы не выучите заповеди Господа нашего, вы ничему не научитесь.

Стены травяного дома были достаточно толстыми, и когда Малама встала во весь рост, продолжая держать в руках палочку, она заслонила собой дверной проем так, что в комнате сразу потемнело. Сейчас, в полумраке, она словно представляла собой некий гигантский обобщенный образ всех гавайцев: смелых, решительных и отважных людей. Когда-то в недалеком прошлом, во времена правления её бывшего мужа Камехамеха, она на войне задушила голыми руками мужчину, который намного превосходил ростом этого щуплого типа с болезненным цветом лица, снова вставший сейчас у неё на пути. Она хотела смахнуть его в сторону, как её слуги отгоняют от неё мух, но на Маламу все же произвела впечатление его удивительная настойчивость, а также некая сила и убежденность в голосе. Более того, она и сама понимала, что он был прав. Начертание палочкой букв было достаточно простым. Тут должен был таиться какой-то секрет, придающий силу этим буквам. Малама уже приготовилась выслушать этого тщедушного хромого человечка, но он сам, наставив на Алии Нуи палец, неожиданно закричал:

– Малама, не надо просто копировать форму букв. Надо научиться понимать, что означает каждое слово!

Такие манеры были для Маламы невыносимы, и поэтому она одним ударом своей правой руки, которая была, кстати, толще, чем туловище Эбнера, просто сбила его с ног. Вернувшись к куску тапы, она в ярости снова принялась выводить свое имя, не обращая внимания на кляксы и растекающуюся краску от сильного нажима на палочку.

– Я умею писать свое имя! – ликовала женщина, но даже в эти минуты радости убедительные слова Эбнера продолжали преследовать её. Швырнув палочку на пол, она подошла к тому месту, где на тале лежал распростертый священник и, встав на колени рядом с ним, очень долго вглядывалась в его лицо, пока, наконец, не произнесла: – Мне кажется, что ты сказал правду, Макуа Хейл. Подожди немного, Макуа Хейл. Когда я научусь писать, тогда настанет и твоя очередь. – Затем она сразу же позабыла о миссионере и, повернувшись к Иеруше, скомандовала своим шелковым, неповторимым голосом:

– Теперь продолжай учить меня писать.

Урок длился три часа, пока Иеруша не почувствовала слабость и поняла, что ей пора остановиться.

– Нет! – возмутилась Малама. – Я не могу просто так терять время. Учи меня писать!

– У меня кружится голова от жары, – попыталась оправдаться усталая женщина.

Малама велела слугам с опахалами немедленно подойти к Иеруше, чтобы освежать воздух в комнате, но молодая женщина все же продолжала настаивать на перерыве. Тогда Алии Нуи взмолилась:

– Хейл Вахине, пока мы понапрасну теряем время, те люди, которые умеют читать и писать, грабят наши острова. Я не могу больше ждать. Пожалуйста, я прошу тебя!

– Малама, – чуть слышно проговорила Иеруша. – У меня скоро будет ребенок.

Когда Кеоки перевел матери эти слова, великая Алии Нуи буквально преобразилась. Вытолкав Эбнера из большой комнаты, она приказала своим слугам отнести Иерушу туда, где на полу было уложено пятьдесят слоев тапы, представляющих собой нечто наподобие кровати для дневного отдыха. Когда худенькую Иерушу положили на эту ткань, Малама ловкими движениями пальцев исследовала живот своей учительницы и объявила:

– Еще не скоро.

Правда, в отсутствие Кеоки в комнате она не смогла объяснить свое заключение белой женщине. Однако она все же увидела, что Иеруша устала, и теперь Малама винила себя, что была недостаточно внимательна к своей учительнице и позволила ей переутомиться. Она велела принести воды, чтобы ополоснуть Иеруше лицо, а затем взяла женщину на руки с такой легкостью, словно подняла маленького ребенка. Покачивая её взад-вперед, как убаюкивают дитя, она сумела быстро усыпить измотанную женщину, а затем аккуратно перенесла её на прежнее ложе. Тихо поднявшись и выйдя из комнаты на цыпочках, она подошла к недоумевающему Эбнеру и шепотом спросила его:

– А ты тоже сможешь научить меня писать?

– Конечно, – кивнул тот.

– Учи меня! – скомандовала Малама и встала на колени рядом с маленьким миссионером из Новой Англии. А тот вполне логично начал:

– Чтобы научиться писать на моем языке, нужно выучить двадцать шесть различных букв. Но вам повезло, потому что для того, чтобы писать на вашем языке, достаточно лишь тринадцати букв.