Гавайи: Миссионеры - [158]

– Капитан Хоксуорт, я пришел сюда не для того, чтобы выслушивать ваши оскорбления. У священника тоже может быть хорошая жизнь, и я более не намерен соглашаться с вашими доводами.

Он повернулся и гордо удалился, и следующие три дня обедал вместе с командой. Когда же Малама, вся в слезах, наконец, отыскала его, молодой человек заявил, не теряя при этом собственного достоинства:

– Я сяду с вами за стол лишь тогда, когда капитан этого судна лично принесет мне свои извинения.

Прошел ещё один день, в течение которого Малама и Ноелани всячески пытались убедить капитана в том, что Михей повел себя правильно. В итоге грубоватому Раферу пришлось подчиниться. Он яростно стиснул зубами сигару и отправился на поиски молодого священника. Вытянув вперед свою огромную руку, он, с видом кающегося человека, вздохнул и заявил:

– Я рад иметь в своей семье такого человека, как вы, Михей. Завтра утром я сам проведу церемонию бракосочетания.

Рафер ненавидел юношу и одновременно хотел видеть в нем сына. Частично потому, что знал наверняка: этот брак взбесит старого Эбнера Хейла. А ещё и потому, что прекрасно понимал: полукровке Маламе обязательно нужен сильный и надежный мужчина. Рафер действительно хорошо подготовился к церемонии, и когда корабль входил в тропические воды, выстроил всю команду на палубе. При этом Малама с матерью стояли у правого борта, а Михей Хейл – у левого. Громким голосом Рафер провел свадебную службу, которую сам же и сочинил. В заключение он буквально взревел:

– А теперь пусть жених поцелует невесту, и тогда вся команда получит по тройной порции рома. Мистер Уилсон раз делит матросов на две половины. Первая половина может на питься допьяна сейчас же, другая начинает веселиться ночью.

В итоге получилась веселая, радостная океанская свадьба, и когда "Карфагенянин" достиг Гонолулу, капитан Хоксуорт немедленно пересадил молодых в большую лодку, курсирующую между островами и идущую в Лахайну, поскольку ему самому все ещё было запрещено заходить в этот порт.

Когда судно подходило к старой столице, зажатой с обеих сторон красивыми маленькими островами, у Михея перехватило дыхание. Он не мог отвести взгляда от диких холмов Мауи, затем всматривался в спокойные долины Ланаи, высокие горы Кахоолаве и пурпурное великолепие Молокаи.

– Когда я был мальчиком, – прошептал он своей супруге, – родители приводили меня вон на тот пирс, и я смотрел, как играют киты рядом с островом. Мне всегда казалось, что эти воды – просто отражение небесного рая. И я не ошибся.

Затем пассажиры начали сходить на берег, смешиваясь с пришедшей поглазеть толпой. Но прежде чем дошла очередь до Михея и его молодой жены, кто-то на берегу воскликнул:

– Дайте же ему пройти!

В этот момент Михей увидел, как сквозь ряды людей, собравшихся на пирсе, пробирается маленький седой человек, и с радостью узнал в нем отца, которого не видел вот уже девять лет.

– Отец! – возбужденно воскликнул молодой священник, но Эбнера никто не предупредил о том, что его сын приедет сегодня в Лахайну. Поэтому он привычно шёл вперед, прихрамывая, склонив голову набок и, время от времени, останавливаясь, чтобы встряхнуть мозги. Заметив на пирсе матроса, он схватил его за рубашку и требовательно спросил:

– Скажите мне, во время своего путешествия вы случайно не встречали маленькую гавайскую девочку по имени Илики?

Матрос отрицательно покачал головой, а Эбнер, пожав плечами, повернулся и направился назад к своей травяной хижине. Михей, не в силах больше ждать, перепрыгнул через ограждения, отделяющие его от встречающей толпы, и бросился догонять отца. Когда седой священник (а ему было тогда всего сорок девять лет!) понял, что перед ним стоит его собственный сын, несколько секунд молча смотрел на него, потом, приведя себя в порядок, объявил:

– Михей, я очень горжусь тобой! Ты отлично учился в Йеле.

Это было довольно забавное приветствие. Эбнер почему-то вспомнил только Йель, забыв упомянуть более значительные достижения своего сына, но Михей не обратил на это внимания. Он ухватил отца за ослабевшие плечи и крепко обнял, прижимая к себе. В это время Эбнер окончательно пришел в себя и вымолвил:

– Я так долго ждал, когда же ты приедешь и сменишь меня в нашей церкви.

Затем из-за спины сына появилась высокая смуглая молодая женщина, и Эбнер инстинктивно шарахнулся в сторону.

– Кто это? – подозрительно спросил он.

– Это моя жена, отец.

– Кто она такая? – испугался старик.

– Её зовут Малама, – улыбаясь, пояснил сын.

Знакомое любимое имя на несколько секунд смутило Эбнера Хейла, и он попытался припомнить, где бы он мог его слышать. Когда же ум его снова прояснился, старик в бешенстве закричал:

– Малама?! Уж не дочь ли это Ноелани Канакоа?

– Да, отец. Её зовут Малама Хоксуорт, – подтвердил сын.

Весь охваченный дрожью, старик отступил ещё на шаг, уронил трость и, вытянув вперед палец, указал на молодую женщину:

– Язычница! – брызгая слюной, возопил Эбнер. – Блудница! Мерзость! – Затем он с отвращением взглянул на сына и застонал: – Михей, как ты посмел привозить в Лахайну такую женщину?

Малама закрыла лицо руками, а Михей заслонил её от разъяренного отца, но тот продолжал вопить: – Ещё Иезекиль предупреждал, чтобы мы не связывались с язычницами и блудницами! Убирайся отсюда! Грязная! Мерзость! Это осквернение Господа! Я не хочу больше вас видеть! Вы заражаете остров своим присутствием!