Гавана - [25]

— Эрл, — снова заговорил босс, — идите вместе с Пепе и посмотрите, какая там обстановка. А мы подождем здесь. Пепе, подойдите на секунду.

Маленький крепыш-кубинец наклонился, и Гарри что-то прошептал ему на ухо. Пепе с серьезным видом кивнул.

Эрл ничего не сказал. Похоже, что говорить не было никакого смысла. Он поднял руку и прикоснулся к кольту «супер» тридцать восьмого калибра, который лежал в кобуре, подвешенной к левому плечу. Просто чтобы напомнить себе: да, оружие здесь. Затем он вышел следом за Пепе на тротуар, освещенный светом красного фонаря, и остановился, глядя, как сержант стучит в дверь. Вскоре маленькое квадратное окошечко в двери отворилось, и кто-то стоявший за дверью осмотрел обоих с головы до пят. Потом глазок закрылся, дверь отворилась, и они вошли внутрь.

9

Спешнев никогда не ходил по пятам за объектом слежки. Этому его научил суровый урок, полученный в тридцать седьмом году в Барселоне, когда двое анархо-синдикалистов заметили его и устроили засаду, после чего ему пришлось долго ползти по задворкам. Как выяснилось, если у тебя в животе пуля от «люгера», это очень нелегкое дело.

Поэтому он проводил операцию аккуратно, вдумчиво используя классические методы, отрабатывавшиеся добрую сотню лет шпионами царского правительства, а затем ЧК-НКВД. Он до сих пор не разучился использовать различные мелочи. Ни разу не выехал за пределы города. Висеть на хвосте у кого-то на пыльных кубинских дорогах было просто невозможно. Зато в Гаване все получалось прекрасно. Он ездил в такси, не пристраиваясь вплотную к американцам. Порой ехал параллельным курсом, а иногда, если улицы оказывались переполненными, пересекал их путь и проезжал навстречу. У Спешнева был при себе портфель со шляпами, которые он ежечасно менял: белую соломенную шляпу-канотье, какие чаше всего попадались на улицах, на элегантную фетровую «федору»[22], ее — на мятую крестьянскую соломенную шляпу, а ее, в свою очередь, на туго обтягивавшую голову красную бандану. Он не позволял себе даже случайно остаться в том же обличье чуть дольше запланированного срока. Была у него пара галстуков, а вдобавок еще и боло[23], которые он, в зависимости от обстоятельств, то повязывал, то прятал. Пиджак он тоже то надевал, то снимал, то застегивал, то расстегивал, то поднимал воротник, то опускал. А еще в чисто случайные моменты, определяемые какими-то предвиденными, хотя и непредсказуемыми обстоятельствами — например, появлением голубя со светло-серыми крылышками или женщины, продающей билеты bolita, местной неофициальной лотереи (женщины среди лотерейщиков попадались очень редко), — он покидал машину. В другие моменты он, опираясь на свой профессиональный инстинкт, угадывал, куда направляются объекты наблюдения, и приезжал туда первым — не следил за ними, а как бы прокладывал им дорогу.

Конечно, все это влетало в копеечку, причем такую копеечку, что Пашин должен был прийти в ярость, ибо Пашин ни за что на свете не согласился бы утвердить расходы на такси, не позволил бы нанять машину с шофером и не разрешил бы даже на волосок изменить порядок выполнения своего приказа. Ничего, Пашин, проглотишь. От тебя ждут так много, что придется проглотить.

И потому уже под утро, когда конгрессмен и самые интересные из его спутников сладко спали после утомительных вчерашних приключений, Спешнев шел в какое-нибудь захудалое казино, проигрывал немного в блэк-джек[24], а потом, когда ставки возрастали и в ход шли мелкие картинки, делал одну-две крупные игры, забирал выигрыш и уходил. Он еще ни разу не играл два раза в одном и том же месте и никогда не выигрывал много, чтобы не вызвать у местных бандитов соблазна избить и ограбить его. Он просто запоминал выходившие наборы, делал в уме расчеты, требовавшие сверхъестественной концентрации, выигрывал и, не задерживаясь, удалялся, пока его не запомнили и пока выигрыш можно было отнести за счет простого везения, а не профессионального навыка. За несколько ночей он успел выиграть десять тысяч долларов. «Просто стыд и позор, — говорил себе Спешнев, — что я до сих пор не дезертировал и не начал пользоваться своей памятью и умением считать ради собственной выгоды, вращаясь в мировых игорных центрах».

Но поскольку он был, конечно же, дураком, то продолжал выполнять свой долг перед людьми, которые его в грош не ставили, перед системой, которая несколько раз пыталась убить его и чуть не преуспела в этом, перед циниками, мерзавцами и человеконенавистниками, заправлявшими в разведывательной службе. В этом мире у него не было ничего, кроме долга.

Он следил за американцами уже почти неделю и смог сделать несколько предварительных выводов. Первый касался американского конгрессмена, видного мужчины, чрезвычайно заботившегося о своей шевелюре и обладавшего несомненными способностями, но и столь же несомненными слабостями. Он был пьяницей и, как подсказывал Спешневу никогда не подводивший инстинкт, бабником. Ему нравилось быть в центре внимания, видеть, как перед ним раболепствуют, с подчеркнутым спокойствием наблюдать за суетящимися людишками, наслаждаясь их страхом как театральным зрелищем. Большую часть его свиты составлял обычный народец, окружающий политиканов всех времен и стран, — жалкие фактотумы, поспешно выполняющие все желания Великого человека и идущие на все, чтобы хоть как-то заслужить его одобрение и избегнуть гнева. Главный помощник был, судя по всему, руководителем всего этого сброда и постоянно терся возле Великого человека, из-за чего на него, естественно, изливалось больше всего начальственной ласки, а также и громов с молниями.