Gataca, или Проект «Феникс» - [145]

Проводник потихоньку указал на огромные листья банановых пальм, которые качнулись справа, качнулись слева и замерли.

– Думаю, нам не придется ни ждать завтрашнего дня, ни идти чересчур долго. Они уже здесь.

54

Вирус… Это слово билось в мозгу комиссара, не давало покоя.

Вирус, явившийся из другой эпохи, старый как мир, тот самый вирус, который, вероятно, поразил кроманьонца из пещеры, и превратил его в опьяненное собственной жестокостью чудовище. Но что это за вирус? Не им ли заразили Грегори Царно и Феликса Ламбера? Откуда он взялся? Как он распространяется?

В дороге бригадир уголовного розыска и комиссар почти не разговаривали, каждый был погружен в собственные мысли. Шарко думал о Люси. Сейчас она уже, должно быть, добралась до границы Неизведанного. Хрупкая, маленькая, беспомощная. Как она выпутается из всего, что на нее навалилось? А если случится несчастье? Если ее ранят или… или даже… Как он об этом узнает?

Наконец они приехали. В предбаннике лаборатории натянули на себя комбинезоны, обеспечивающие стерильность.

– Ты уверен, что мы ничем не рискуем, входя туда? – решился-таки спросить Шарко. – Я имею в виду, мы… не подцепим этот вирус?

– Он не летает по воздуху и не передается при соприкосновении с пораженным объектом, если тебя это волнует. Ну и потом, все ведь под контролем.

Шарко надел высокие бахилы.

– А расследование как? Где вы сейчас? Далеко продвинулись?

– Ты готов? Тогда пошли!

Они миновали тамбур и оказались в лаборатории молекулярной биологии. Здесь были представлены все виды ультрасовременных электронных микроскопов, здесь стопками стояли чашки Петри и сотни всевозможных пипеток и пробирок в штативах. Было около четырех пополудни, и в этом мире бесконечно малого царило необычайное возбуждение: сотрудники бегали туда-сюда по комнате, размахивали руками, спорили.

– Им приказано молчать о том, что они открыли, – прошептал Белланже. – Ни единое слово не должно отсюда просочиться. Они уже выбились из сил, но из-за того, что увидели под объективами своих микроскопов, просто-таки на уши встали, потому что сознают: очень возможно, это – открытие века.

К ним подошел чрезвычайно взволнованный Жан-Поль Лемуан. Крепко пожал руку Шарко.

– Объясни ему все в подробностях, – попросил Белланже. – Так, чтобы он как можно лучше разобрался в целях и задачах вашей работы.

– Всё? Даже то, что касается Феликса Ламбера? Но ты же говорил, что…

– Всё.

Заведующий лабораторией в задумчивости почесал подбородок, наверное, обдумывая, с какой бы стороны подойти к поставленной перед ним задаче. Наконец решился и увлек за собой комиссара в относительно тихий уголок.

– Знаете, не так это все просто… Хм… Вы представляете себе, что такое ретровирус?

– Лучше объясните.

– Ретровирусом является, например, вирус иммунодефицита человека, ВИЧ. Ладно, попробую объяснить как можно понятнее… Ретровирусы – это такие крошечные хитрюги, умеющие встраивать собственный геном, то есть собственные А, Т, Ц, Г, в ДНК клетки, которую хотят заразить. Встроенные в клетку, они невидимы для иммунной системы, и та, соответственно, не способна их распознать, начать с ними сражение и уничтожить их. Представьте себе иммунную систему в виде невидимого нам работника, который прочитывает каждую букву нашей ДНК. Так вот, этот работник, не зная, что имеет дело с вирусом – буквы-то все одинаковые! – совершает те же действия, какие совершил бы, обнаружив какую угодно последовательность нуклеотидов ДНК. Он строит белок, которому предстоит, в свою очередь, послужить для возведения всего «здания»: той или иной ткани человеческого организма. Вот только этот белок на самом деле не белок никакой, а вирус, и теперь, выпущенный на свободу, он может заражать другие клетки. Что и делает. Этот процесс воспроизводится бесконечно, и в результате мы получаем (вспомните СПИД) практически полное отсутствие иммунной защиты организма. Такова – в самом грубом и упрощенном виде – стратегия ретровируса. И еще одно уточнение: когда ретровирус встраивается в геном половой клетки, его называют эндогенным, потому что он передается по наследству, из поколения в поколение. Он прячется в эмбрионе, продукте слияния клеток отца и матери, и пробуждается, когда угодно ему самому, – может, через двадцать лет, может, через тридцать…

Эмбрион… Комиссар сразу же вспомнил об окончившихся трагически родах Аманды Потье и матери Феликса Ламбера, об унесшей жизни этих женщин кровопотере. А вдруг это как-то связано? Белланже принес Лемуану и Шарко кофе, микробиолог отхлебнул глоток и продолжил:

– Но вернемся к нашим баранам. До совсем недавнего времени считалось, будто девяносто пять – девяносто шесть процентов последовательностей ДНК в геноме человека составляет «мусор»: эти последовательности не несут никакой информации, а значит, вроде бы и не нужны. Потому и называли такую ДНК «мусорной». Вполне официально. Иными словами, получалось, что все качества, передающиеся нам по наследству: те тридцать тысяч генов, которые обеспечивают нам голубые или карие глаза, светлые или темные волосы, высокий или низкий рост, все, что заключено в сорока шести хромосомах, все, так сказать, полезное, – это какие-то ничтожные четыре-пять процентов. Остальная ДНК – так, украшения, обломки…