Гасильщик - [54]

– Бастилин?

– Да… И этот, Джон…

– Теперь мне все равно. И твоя шпионская практика тоже… Мне тебя жаль. Чего тебя потянуло на стриптиз? Неудержимое желание вывернуться наизнанку? Или это своего рода самобичевание, жажда унижения…

– Какая чушь… Ты действительно не знаешь женщин. Стриптиз для женщины, чтоб ты знал, – это позыв к открытию красоты в самой себе… – Она произнесла эту безнадежную истину и разрыдалась. – Володечка, прости, прости, я виновата перед тобой… Я грешница… Ты замечательный парень, я не стою тебя… Вся жизнь наперекосяк из-за подлеца Павлика…

– Твоего двоюродного брата? – скривился я, пожалев, что не прибил его в то утро.

– Он не брат. Хуже… Моя глупая злосчастная любовь.

И Светка, моя бывшая возлюбленная Светка взахлеб, со слезами, заламыванием рук и прочими изнурениями стала рассказывать о ничтожном, несобранном, бездарном неудачнике Паше. Том самом, который наделал умопомрачительную кучу долгов, а ей, как гражданской жене, пришлось пуститься во все тяжкие, чтоб откупиться… Она рассказывала, как платила за него в ресторанах, как запрещала стрелять сигареты у прохожих, давала ему деньги на взятки преподавателям, чтобы он наконец смог закончить свой автодорожный институт.

– И что же ты нашла в нем? – резко оборвал я никчемные и жалкие воспоминания.

– Он такой беззащитный… и нежный…

Светка всхлипнула, вытерла слезы.

– Ты помнишь, как мы ехали в выстуженном троллейбусе, шли по улице, падал снег, дворник сгребал его, а бродяга пес бросался на него со свирепым лаем?

– Помню, – тут же ответила она. – Мы еще смеялись.

– Да, мы много тогда смеялись… Скажи, а когда мы убегали через балкон, все это тоже было подстроено?

– Ты с ума сошел…

– Я знаю. Ты наказала мою любовь. Незаслуженно и жестоко. Точно так же растопчут и твою, поверь моим словам…

– Уже растоптали…

Я молча вышел, оставляя ей шанс, хотя искал и ждал его сам.

Но у моего практичного ангела-хранителя, вероятно, были свои виды на мою московскую любовь.

Я закрыл дверь. Этот звук, как пощечина, до сих пор стоит в моих ушах. …Последних денег мне хватило, чтобы купить авиабилет до Владивостока и позвонить Мише-следователю. Он сказал, что Аслахана взяли, и челюсть у него действительно сломана, а его подельника с месяц назад грохнули, так что теперь Аслахан все валит на покойника. Но лет восемь ему все равно постараются припаять. «Давай к нам!» – предложил он в конце задушевно. Но я отказался. Билет шевелился в моем кармане.

Позвонил я и Валерке. Он сказал, что с «Империей» – тишина. От представителей генофонда, как и ожидалось, – ни одного заявления по поводу притеснений. Факты убийств не засвидетельствованы. Дело рассыпалось. А концы ведут к немыслимым верхам…

– К очень немыслимым верхам, – повторил я и поднял вверх указательный палец. Лицо мое, хоть я и не видел его, приобрело глуповатое выражение.

Настолько ли глупа наша жизнь, что даже у благочестивых граждан поневоле искажаются черты, приобретая признаки вырождения? А может, кто-то специально портит наш генофонд? Поймать бы такого и одно место оторвать…

Помолчав, Валерка сообщил новость в продолжение моим печальным мыслям:

– Меня сократили. И моего генерала тоже… Сказали, что мы занимаемся формализмом и начетничеством, наше направление неперспективно.

– Это из-за «Империи»? – спросил я упавшим голосом.

– Это из-за крушителей империи.

Но все равно я почувствовал себя виновным. Валерке трудней, у него семья. Одинокому волку легче пробежать минное поле.

На ледяном сквозняке аэропорта, в темноте ночи, я вдруг увидел Светкины глаза. Я мысленно пожелал ей счастья. Ведь все, что она делала в последнее время, было полетом наоборот. Она искала выход, блуждала, приходила в отчаяние и соглашалась на новые ошибки. Она считала, что в гигантском лабиринте мегаполиса все пороки оправданны, хотя бы потому, что сам город – средоточие греха, свалка мерзостей, подлости и безумия.

Я покидал Москву, отнюдь не чувствуя себя победителем. Впрочем, я остался жив, приобрел столичный лоск, опыт работы в бандитских структурах. Теперь я и сам могу стать бандитом. Хотя, как говорил покойный профессор, моя карма чистая. А значит, не надо искать деньги там, где их отсчитывают, невольно оглядываясь на дверь. Интуиция – легкокрылое существо – подсказывала мне, что я еще вернусь в этот город, что судьба вывезет меня, выпишет билет и даст легкий направляющий пинок…

Но сейчас я летел к маме с надеждой, что ее мудрости и настойчивости хватит, чтобы предостеречь и спасти меня от всех ошибок и напастей.

Девочка на цепи

1-е число. Месяца не было.

Это был необычный подвал под обычным жилым многоэтажным домом. И если бы какой-то черт занес тебя сюда, в мокрую темноту среди вырванных плафонов, то ты мог бы в непредсказуемый миг ослепнуть от ярчайшего света осветительного прибора на треноге. И если б ты сдержал крик и мгновенно сократился до размеров крысы, то смог бы тихо оценить и сладострастно вкусить необычайность этого подвала.

Ты бы увидел в углу, в свете «дедолайта», девушку, сидящую на потертом диванном покрывале, с поджатыми под самые губки коленками. Ей не более 19 лет, она привлекательна, возможно, и красива, но страх на ее лице не дает тебе это понять. На девушке – короткое платье с открытыми плечами, в крупный горошек: такое носили бог знает где и когда…