Гашек - [67]

Новелла оканчивается трогательным сопоставлением бродяги с благополучным пражским мещанством. Ганушка пожелал хоть раз взглянуть на «чавкающих чешских чревоугодников», просиживающих вечера в пивной «У Флеков»: «Была у него одна только розовая мечта, единственное желание — побывать там, у истоков чешской политики, у свиного корыта чешских буржуев.

Я увидел там несколько знакомых физиономий, выражавших явное непонимание того, что и Ганушки имеют право на подобные радости. Когда я его привел, они уверяли друг друга, что это, наверное, какое-нибудь пари, но потом Ганушка поразил мир великим деянием.

В то время как мещане бросали по жалкому геллеру в кружку для сбора пожертвований на одежду школьникам из бедных семей, Ганушка достал из кармана рваных штанов целый десятигеллеровик, последние свои деньги, и опустил монету в кружку со словами: «Пусть приоденутся, бедняги!»

Я хотел, чтобы он пошел ночевать ко мне, собирался отдать ему свой старый костюм. Он очень обрадовался. Вдоволь наглядевшись «У Флеков» на довольных собой пражан, этот вечно преследуемый бедолага вышел со мной из трактира.

На углу Мысликовой улицы нам встретились два господина, один из них (сыщик Гатина) похлопал его по плечу и сказал: «Ганушка, идемте со мной, мы уже давно вас разыскиваем по делу о краже маргарина».

Так вечером 27 августа, в половине одиннадцатого, я снова лишился своего друга Ганушки».

Вероятно, никто уже теперь точно не установит, был ли Ганушка реальным лицом.

Гашеку доставляло детскую радость, когда он встречал интересного человека и мог потом блеснуть неожиданным знакомством с колоритными фигурами пражского «дна». Называя изменчивость настроений и интересов Гашека, который всегда становился на сторону того, кто больше его занимал, бесхарактерностью, Лонген доказывал, что попросту не способен понять своего приятеля. Гашека и нельзя понять, если придерживаться общепринятых нравственных норм. Он был озорным ребенком, чье отношение к миру и людям было абсолютно непосредственным. Он не «вмещается» ни в одну готовую схему и всегда поражает странностями, причудами, непохожестью на других.

Возьмите, казалось бы, несущественную деталь: Александр Инвальд рассказывает, что Кудей, хоть и был бродягой и скитался по американским прериям, очень заботился о своем достоинстве и благородстве манер. Например, не выносил, когда в трактире к нему подсаживался пьяница, босяк или человек, вызывающий всеобщее презрение. В Гашеке ничего подобного не было. Не из пристрастия, а из простого интереса к жизни в ее многообразии он завязывал контакты со всяким, кто возбуждал его любопытство. Якшался с обыкновенными ворами и оборванцами, внушавшими другим брезгливое отвращение. Нередко бывал в обществе босяков, сутенеров, проституток, разорившихся ремесленников, искал и находил этих людей в их собственном, реальном окружении, в заплеванных и прокуренных корчмах, винных погребках, танцевальных залах и ночных притонах пражского «дна». Отсюда и твердое убеждение Гашека, что люди, потерпевшие жизненный крах, выкинутые за борт и потому избавленные от необходимости соперничать и бороться за воображаемые и корыстные цели, остаются в гораздо большей мере людьми.

В эссе о «Похождениях бравого солдата Швейка» писатель Ярослав Дурих говорит:

«Естественное, инстинктивное чувство реального проявляется здесь с истинно чешской радостной полнотой, и можно было бы привести еще бесконечно много цитат, рисующих маленького чешского человека с пражской периферии в характерном для него окружении и свидетельствующих о симпатии автора ко всем этим сутенерам и воришкам, которая вызвана не только тем, что их преследует закон, но и самим их личным обаянием».

Гашековское восприятие жизни не признает никаких границ. Вот отчего ему было суждено сделать неожиданные открытия. Внешне равнодушно, а в действительности жадно и внимательно впитывает он впечатления от причудливого бытия городской окраины, которая стала для него не только источником уродливо-гротескных и комических контрастов, не только гиперболическим зеркалом общественных конфликтов, но и поводом для нежной печали.

За интригующим демонизмом гашековского мифа, окрашенного мрачной экзотикой плебейской грусти, вульгарности, скрывается светлая, проникновенная любовь к людям.

Сараево

История — не просто область преданий и фактов, оставшихся в памяти человечества. Она сурово и непреклонно вторгается в жизнь людей, ломает их судьбы, ставит под угрозу само их существование, порой пользуясь для этого случайными и не слишком значительными поводами.

28 июня 1914 года в Сараеве, главном городе Боснии, был убит наследник австрийского престола — эрцгерцог Фердинанд. Покушение совершил член тайного сообщества, националистически настроенный сербский студент Гаврило Принцип. Австрийские и германские милитаристы воспользовались этим событием как предлогом для объявления Сербии войны.

Политическая жизнь замерла. Смеяться над происходящим означало вести опасную игру, грозящую встречей с военным трибуналом. Лишенный возможности печататься как сатирик, Гашек обращается к гротесковой юмореске, в которой все еще оставался простор для свободного творчества. Читатели журналов «Гумористицке листы», «Светозор» и «Злата Прага» ослеплены гейзером неожиданных ассоциаций, идей и положений. (Ср., например, опубликованную в журнале «Злата Прага» юмористическую повесть «Счастливый домашний очаг», пародирующую одноименный семейный журнал Шимачека и пропаганду женской эмансипации. Для той же «Златой Праги» Гашек пишет большой рассказ «Моя дорогая приятельница Юльча» — великолепный образчик юморески о животных.) Казалось бы, гнетущая внешняя ситуация не влияла на полет писательской фантазии. И все же в юморе Гашека появляются ранее непривычные для него черточки сентиментальности.