Гарсиа Маркес - [73]

Опоздав на полтора часа, Мерседес появилась. Выяснилось, что портнихе пришлось перешивать и подгонять под худенькую фигуру невесты подвенечное платье её мамы.

Возле церкви и во время венчания эта двадцатишестилетняя девушка по имени Мерседес, вылитая Софи Лорен, как сказал брат, казалась Габриелю чужой, почти незнакомой. Но он отгонял от себя эти мысли, пытаясь вникнуть в истинный смысл слов венчавшего их священника. И была первая брачная ночь. Молодые, будучи по латиноамериканским меркам для брака уже не очень молодыми, привыкали друг к другу. На третий день отправились в Венесуэлу.

В самолёте, глядя через иллюминатор на закат, Мерседес спрашивала, что удивительного в том, что она его дождалась, ведь она дала слово. Интересовалась, много ли женщин у него было — и дома, и в Европе. А он, целуя её, говорил, что всё, что было прежде, лишь укрепляло его уверенность в том, что лучше её не найти, потому что лучше не бывает. И всё-таки ему интересно — и как писателю, и как мужчине: каким чудом ей, такой молодой, красивой, с такой фигурой, удалось дождаться его. Но Мерседес, потом вспоминал Маркес, отвечала, что просто ждала и что все вокруг знали об обещании, которое она дала, а если не знали, то она ставила их в известность. Габриель уверял, что недостоин её, что у церкви, когда ждал, отдавал себе отчёт, что она будет права, если не приедет на венчание, но готов был «башку разбить об угол», друзья — Альваро, Херман, Алехандро, Альфонсо еле удержали. Она спрашивала, что же он такого натворил в жизни, не грех ли взял на душу. Он отвечал, что виновен в том, что заставил её ждать целых тринадцать лет, но теперь она будет счастлива, он клянётся. Он станет писать рассказы, закончит роман, который раньше назывался «Дом», обещал написать настоящую книгу о диктаторе, которую уже видит, так хорошо представляет главного героя, будто с ним лично знаком. И, помолчав, глядя на горизонт, тихо сказал, что к сорока годам напишет самый лучший роман, который всё затмит. Но надо потерпеть. И её, его жену, и их будущих детей этот роман сделает счастливыми, он даёт слово. Он обещает завалить её золотом — класть будет некуда…

(Именно эту фразу Маркес повторит в романе «Сто лет одиночества», вложив её в уста непоседливого Хосе Аркадио Буэндиа, выменявшего у цыган магнитные бруски.)

— Я верю тебе, — отвечала золотоокая в заходящих лучах солнца Мерседес.

Маркес научил молодую жену готовить (живя с мамой, Мерседес была не слишком в этом искусна), притом не только традиционные латиноамериканские блюда, но и французские, итальянские и даже баскские, индийские и китайские. Научил быстро и эффективно убираться в доме — они сняли квартиру с хорошим видом из окон неподалёку от Плинио и редакции. Он растолковал ей, что к чему в его уже весьма многочисленных рукописях, к которым Мерседес отнеслась с таким пиететом, таким благоговением — как к ценнейшим папирусам, Книге мёртвых Хунефера, — что ему стало не по себе. И в ту минуту он окончательно понял, что она, полагаясь только на него, ему верит. В него — верит. Что-то в нём чувствует исконным, возможно, древнеегипетским или ещё гораздо более древним и верным чутьём — женским.

Крупнейшая газета «Насьональ», главным редактором которой был писатель, мэтр Мигель Отеро Сильва, объявила все-латиноамериканский конкурс на лучший рассказ и лучший репортаж. Плинио уговаривал Габриеля участвовать в конкурсе, аргументируя тем, что редактор известен левыми политическими убеждениями и «вообще свой и хорошо ориентируется». Уверял, что премии за ними, его, Мендосы, репортаж и рассказ Габо наверняка будут признаны лучшими, никто сейчас сравниться с ними не может.

Чувствуя себя обновлённым после женитьбы, Маркес не пожелал выступать со старыми рассказами, решив представить новый — «Сиеста во вторник». В этом коротком рассказе, написанном за несколько ночных часов, пока молодая жена спала в сладостном изнеможении, есть нечто моцартианское. И потом, после Нобелевской премии, автором и большинством критиков он считался одним из лучших, если не лучшим его рассказом.

Сюжет, как в большинстве рассказов Маркеса, внешне прост. В городок, где убили сына, едет женщина с двенадцатилетней дочкой. Одеты они бедно, в строгий траур. В облике женщины «ощущалось подчёркнутое спокойствие человека, привыкшего к бедности». По дороге в вагоне третьего класса перекусывают — сыр, маисовая булка и сладкая лепёшка.

Автор постепенно, как бы вместе с прибывающим поездом (классическая начальная мизансцена мирового кинематографа — фильм Огюста и Луи Люмьера «Прибытие поезда на вокзал Ла-Сиоты», 1895), вводит в атмосферу рассказа, точными мазками рисуя пейзаж.

«Поезд вышел из подрагивающего коридора, образованного ярко-красными скалами, и углубился в симметричные и бесконечные банановые плантации; воздух стал влажным, но и здесь всё равно ещё не ощущалось моря. Едкий дым проник сквозь вагонное окно. По узкому шоссе, идущему параллельно железной дороге, тащились повозки, запряжённые быками, нагруженные зелёными банановыми гроздьями. <…> На станции не было ни души. На другой стороне улицы, где на тротуар отбрасывали тень миндальные деревья, была открыта только бильярдная. Городок плыл в знойном мареве…»