Гарри Поттер и Наследники Слизерина - [3]

— Подавишься!

Дадли неуклюже развернулся, чтобы схватить Гарри за шкирку, но тот шмыгнул мимо, а толстяк задел локтем изящный столик на одной ножке. Любимая хрустальная ваза тёти Петунии опрокинулась и упала на пол, с мелодичным звоном разлетевшись на тысячу осколков.

Тётя Петуния была тут как тут.

— Что здесь происходит?! – взвизгнула она бензопилой. – Моя любимая ваза! О–о-о! А–а-а! Кто это сделал?! Гарри, я знаю, это ты, неблагодарный щенок! Мы приютили тебя, дали кров и пищу…

Началось, – подумал Гарри, – сейчас она скажет скольким они ради меня пожертвовали, во сколько им обходится мое содержание, обучение и воспитание… А ваза – лишь повод. – Смысл лекций тети Петунии с годами не менялся, сколько он себя помнил.

— Ради тебя мы пожертвовали спокойствием и благополучием нашей семьи. Дядя Вернон трудится в поте лица, чтобы прокормить тебя, я пренебрегаю собственным сыном, чтобы следить за тобой. Бедный Дадлик весь извёлся, похудел, (Что? На 200 граммов?) чтобы угодить тебе! А что мы видим с твоей стороны? Какой чёрной неблагодарностью ты платишь нам за добро и любовь…

Ей еще минут сорок распинаться, – подумал Гарри апатично, но при этом он постарался придать своему лицу настолько благодарное выражение, насколько возможно для мальчика, не ведающего, кого и за что он должен благодарить. Гарри уже наизусть выучил все эти обвинительные речи. Они, как‑никак, ведутся в доме Дурслей уже почти 16 лет.

Гарри не мог вставить ни слова в гневный монолог тети Петунии, чтобы оправдаться. Ведь не он же в самом деле разбил вазу, а бегемот–Дадли – мой котёночек. (И на каком это Вискасе он так раздобрел?) Ему надоело выслушивать стоны и ахи.

— Это Дадли разбил вазу, а не я! – громко сказал он, пытаясь перекрыть вой сирены, раз–дающейся из горла тетки.

– …как можно так беспардонно нарушать… Что–о-о? – не поняла тётя Петуния, прерванная на самой середине проникновенной фразы.

— Да не я это, это Дадли натворил, – повторил Гарри смиренно.

— Это он виноват, он, – притворно заканючил слоноподобный Дадли, выразительно шмы–гая носом. – Он меня дразнил жирным боровом, пончиком, жиртрестом, пузырём, толстопузом и беременным хомячком!

— Неправда! – попробовал было возмутиться Гарри. – Я ничего такого… Да я просто… (А жаль, что я не догадался назвать его беременным хомячком!)

— Не смейте оправдываться, молодой человек! Мой сын не станет врать! Это ниже нашего достоинства, достоинства Дурслей, возводить напраслину на какого‑то мальчишку Поттера! – тётя Петуния аж покраснела, охваченная праведным гневом. Входя в раж, она словно проповедь читала, выражаясь официально и будто демонстрируя окружающим, как много умных слов она знает. Но это было все же лучше, чем неконтролируемый истеричный визг.

И тут тётя Петуния неожиданно вспомнила, из‑за чего разгорелся весь сыр–бор.

— Это же моя любимая ваза! Она такая дорогая! Вернон подарил мне её на десятилетие свадьбы! А ты что натворил, мерзкое отродье! От тебя одни убытки и ущерб! Убирайся с глаз моих долой, чтобы я не видела тебя до самого отъезда. Сиди в своей комнате и не высовывай–ся. Отработаешь мне стоимость вазы у Миссис Фигг за время нашего отсутствия. О–о-о! Целых две недели отдыха от тебя! – И Миссис Дурсль закатила глаза в сладостном предвкушении.

Ну вот, – подумал Гарри, покорно плетясь в свою комнатушку, – мало того, что при–дется жить у этой странной старушенции, так ещё и работать на неё! Мало я у тёти Петунии грязь возил… так теперь она меня в аренду соседям сдавать собирается! Что я – раб какой? Арабелла Фигг, конечно, из наших, и всё такое, но при этом она сквиб. Весёлого мало. Небось, придётся приводить в порядок подвал, битком набитый хламом, или сортировать её любовные письма столетней давности. И всё это по чужой вине. Почему всё так несправедливо? Хоть бы уже эти ненавистные каникулы уже кончились и я бы поехал наконец в школу!

Гарри Поттер был, наверное, единственным на свете мальчиком, искренне ненавидящим летние каникулы. Ведь у Гарри они ассоциировались не с отдыхом от школьных занятий, а с пребыванием у Дурслей. А необычная школа Хогвартс – школа Магии и Волшебства – была для него олицетворением другого мира. Мира друзей, приключений и опасностей. Мира, где его любили. Мира, где он был счастлив. Мира, которому он принадлежал и который по праву принадлежал ему. …Его мира, который он покидал на лето словно по ошибке.

***

Как это унизительно – сидеть в своей комнате отбывая наказание, как провинившийся ребенок. Ему уже почти 16 – вполне взрослый, самостоятельный человек. А уж по части бед и опасностей, составляющих львиную долю его жизненного опыта, Гарри позавидовал бы любой супергерой из комиксов. И не всякий взрослый вышел бы из этих передряг с честью, как это сделал Гарри. …И вот он сидит в своей комнате, наказанный за проступок, которого не совершал.

Ладно, уже сегодня вечером они уедут, и я стану совершенно свободен, не считая Мис–сис Фигг, конечно, – воодушевился Гарри. – Соберу‑ка я пока свои вещи: набор для игры в квиддич, котел, учебники, перья, свитки, мантии. Может, остаток лета я проведу у Уизли в Норе, а поеду туда прямо от Миссис Фигг. Вот было бы хорошо… Так, ничего не забыть.