Гароэ - [67]

Бедный доминиканец, похоже, понял, что ничего другого ему не остается, и направился туда, где Бруно Сёднигусто, пригорюнившись, сидел рядом с телом своего приятеля, положив руку на его плечо. Саморец словно бы старался ободрить галисийца, когда тот пытался преодолеть трудный барьер; на самом деле все препятствия были уже позади.

– Как ты себя чувствуешь, сын мой? – осведомился доминиканец.

– Да вот сижу здесь как дурак с вымытой шеей: этот чертов галисиец ушел по-галисийски, даже не простившись, и боюсь, он не собирается возвращаться, опасаясь, что я устрою ему взбучку.

– Он был хорошим человеком. Ты хотел бы исповедаться?

– Что бы мне хотелось, так это никогда не исповедоваться, – дерзко ответил саморец, который оставался верен себе даже при самых худших обстоятельствах. – Однако, если учесть, как было дело с беднягой Амансио, лучше уж заранее подстелить соломы, на случай если придется упасть… – Он сделал короткую паузу, наспех перекрестился и пробормотал сквозь зубы: – Исповедуюсь от всего сердца, искренне раскаиваюсь во всех своих грехах и обещаю исправиться, потому что, помимо всего прочего, у меня не будет времени совершить их снова… Так сойдет?

– Я не уверен.

– Ну так решайте поскорее, потому что другие ждут, а если я стану рассказывать, сколько дров наломал за всю свою жизнь, вон те трое в углу отправятся прямиком в ад.

– Ладно! Отпускаю тебе грехи во имя Отца, Сына и Святого Духа.

– Аминь!.. И советую вам начать с Венансио Козопаса: сдается мне, что у него уже начали разбегаться козы.

– Ты никогда не изменишься, сын мой!

– Да уж поздно!..

Он подождал, пока монах отойдет подальше, и, когда тот уже не мог его услышать, ласково похлопал по плечу своего мертвого товарища и сказал:

– Не волнуйся насчет того, что, если не исповедался, попадаешь прямо в ад – это все брехня. Главное, что ты был тем, кем был, – парнем что надо.

Бедный Венансио Козопас уже терял сознание, в полубреду (слов почти нельзя было разобрать) перечисляя свои грехи, когда Гарса опустилась рядом с ним на колени и протянула ковшик воды, который наполнила из бурдюка у себя за спиной.

– Подходите все! – пригласил пораженный священник. – Воды хватит всем.

Лейтенанту Баэсе, Бруно Сёднигусто и Акомару пришлось втроем сдерживать натиск отчаявшихся людей, пытавшихся захватить воду силой, и установить строгую очередь. Каждый проходил ее три раза, выпив свою порцию в три приема, чтобы избыток жидкости после двухдневной жажды не причинил вреда.

По завершении третьей раздачи бурдюк, который вначале был полнехонек, наполовину опустел.

– Нам пора идти… – сказала девушка тоном, не допускающим возражений. – И приготовьтесь к тому, что путь будет долгим.

– Куда мы идем? – поинтересовался ее муж.

– Чтобы принести еще воды.

– К Гароэ?.. – Видя, что Гарса не решается ответить, он сказал: – Ты не должна этого делать: ты сама мне говорила, что это будет стоить тебе жизни.

– Все изменилось.

– Что изменилось?

– Я не собираюсь давать объяснения, потому что уверена, что ты никогда не согласишься с тем, чтобы я спасла тебя одного, без твоих людей. – Островитянка пожала плечами, словно вывод напрашивался сам собой. – Хуже, если умрешь ты, а не я, так что не будем терять времени, поскольку оставшейся воды едва хватит, чтобы добраться до того места, куда мы идем.

Она была права: крутые тропки, по которым вскоре им пришлось карабкаться с риском для жизни, требовали от изнуренных путников огромных усилий. Жалкое это было зрелище: восхождение давалось им с большим трудом, те, кто покрепче, подставляли плечо товарищам, которые порой были не в силах сдвинуться с места.

Не прошло и получаса, как капрал из Алкаррии, известный тем, что обычно открывал рот только для приема пищи, неожиданно рухнул на землю. Бруно Сёднигусто, всегда готовый прийти на помощь, попытался привести его в чувство, но безрезультатно.

Капрал тщился поймать ртом воздух и пару раз трепыхнулся, словно рыба, вытащенная из воды. Ему не хватило сил даже на то, чтобы испустить последний вздох.

Островитяне наблюдали за ними с вершин обрывов.

Достаточно было выставить вперед ногу и пнуть ближайший камень – и ненавистных чужеземцев смело бы лавиной. Однако островитяне словно превратились в каменные изваяния – безмолвные и неустрашимые. Вероятно, их поразила отвага людей, которые в их представлении уже давно должны были признать свое поражение.

Тропинка с каждым разом становилась все более крутой, извилистой и петляющей; приходилось идти по краю пропастей, дно которых едва можно было разглядеть. Когда выбившийся из сил мурсиец, передвигавшийся чуть ли не на четвереньках, оступился и, не успев ухватиться за выступ, с воем полетел вниз, никто не повернул головы, чтобы проводить его взглядом, будто кровь застыла у них в жилах.

Или загустела до такой степени, что превратилась в рыжую глину.

Солнце стояло прямо над головой, и если они не обливались потом, так только потому, что ему не из чего было взяться.

Стенки бурдюка слиплись изнутри еще до того, как испанцам удалось одолеть половину пути.

– Далеко еще?

Даже отважная Гарса, которая проходила по этой тропинке великое множество раз, была не в силах ответить на столь нехитрый вопрос: усталость мешала ей прикинуть расстояние.