Гармония по Дерибасову - [2]

Михаил Венедиктович похлопал глазами и закатил их. Галстук жал, пот стекал.

— Эта Татьяна, — продолжала Заинька, и румянец выступил на нежных щечках, — она очень светлый человек… Она будет поэтом — она уже написала много стихов и послала их в областную молодежную газету!

— Да! — сказал Михаил Венедиктович и, сняв пиджак, накинул его на Заинькины плечики.

— Мне жарко! — испуганно сказала Заинька.

— Ты вся дрожишь! — опалил ее ухо вздохнувший свободно Михаил Венедиктович. — Ну почему ты вся дрожишь? — бормотал Дерибасов, шаря под пиджаком.

Пульсировавший участок мозга перестал пульсировать, и порыв снова расправил свои широкие плечи.

Михаил Венедиктович схватил Заиньку в охапку и начал целовать пухленькие ее губки, курносенький носик, выпуклый лобик хронической хорошистки. Пиджак упал в траву, и Дерибасов вдруг остро пожалел новый пиджак, кажется, познакомившийся с коровьей визиткой.

Заинька бестолково вертела головкой, уклоняясь от претензий Михаила Венедиктовича, но вот глазки ее закатились, горлышко дернулось, издав невнятный стон, а на тоненькой светлой шейке забилась жилка.

— Ми… ми… хаил Be… Be… — прошептала Заинька, — я никогда… я ничего… я вас люблю!.. Как Татьяна! — голос ее звенел. — Это я стихи писала! Сама! — кричала она с восторгом признания.

— Тихо! — оборвал Дерибасов и стал быстро шептать Заиньке что-то очень ласковое, долгое и общепринятое, отчего та сникла и перестала возражать старшим.

Где-то страдала гармонь. Вместе с ней маялся хрипловатый баритон:

…На рассвете вышла на берег крутой

посмотреть на полыхающий рассвет.

Тут Назаров сзади — парень молодой,

раскрасавец, двадцати неполных лет.

Мочи нет, мол, дожидаться до венца,

Степанида, дорогая, не гони,

ты не бойся ни мамани, ни отца,

ты ко мне со всею силою прильни!

И красавец мой не слышит ничего,

обнимает меня крепко, как жену.

Рассердилась я и бросила его

прям в Назарку, в набежавшую волну!..

Наконец Осип Осинов, в самый неподходящий для своей племянницы момент, отложил инструмент, зашел в хату, включил свет и достал «Уединенные наблюдения и размышления над людьми, природой и временем, том 29-й». Раскрыв свою 29-ю девяностошестилистовую душу в черной коленкоровой обложке на середине, Осип благоговейно перечитал итог вчерашнего дня:

«Заключаю: частая смена вождей вызывает падение нравов, но ускоряет прогресс. И лишь Назарьино, как всегда, мерно и спокойно шествует сквозь бедлам».

Осип задумался и подошел к окну. Он грыз ручку и смотрел, как по одной возвращаются с Назарова луга запоздалые коровы. Чуть позже он записал:

«Коровы, словно добрые пчелы, целый день собирают с лугов.

Вымя берет у земли сок и округлость.

Отсюда умозаключается, что молоко женщины — плоть, от коровы — душа трав.

Прочитав в пятницу, в „Литературной газете“, что городские парни кличут своих девок „телками“, вывожу: падение нравов исподволь сопровождается глубинным прозрением».

Глава 2 Дерибасов и Назарьино

— Это, — сказала Евдокия, — кабана резать будем.

— Бум, бум, — кивнул муж Михаил, потянувшись так, что стал выше и тоньше.

— Дохляк! — критически оглядев мужа, бросила солидная ладная Дуня и зевнула, прикрыв рот. Муж Михаил обиделся:

— «Дохляк!» — передразнил он. — В утонченности тебе не разобраться. Это от природы.

— Свинину повезешь ночью, — прервала Дуня, — завтра воскресенье, в городе базар. А я в магазин, — добавила она. Евдокия Дерибасова была признанной продавщицей назарьинского сельмага.

В Назарьино уважали продавцов. Каждый дом имел двор, при каждом дворе был участок. Дома стояли полными до краев чашами на большом, как обеденный стол, пространстве предприимчивости.

Назарьино было деревней в полном смысле этого слова, и не только не стеснялось, но даже гордилось этим. Большие неторопливые грузовики пахли здесь не бензином, а, словно коровы, навозом. В Назарьино любили цветастые до умопомрачения юбки, приталенные кофточки, даже хороводы у реки, любили гармонь, шуточки, от которых щекочет в носу, протяжные печальные песни и частушки. Уважение к частной собственности распространялось в Назарьино и на фольклор. Собственно, последнего, как такового, в Назарьино не было. То есть, народное творчество было, но коллективизации не подвергалось. Даже частушки оставались авторскими. В селе жил свой особый уклад, свой дух. Даже своя мода, однако молодежь не брезговала джинсами и стрижками. Джинсы были свои, доморощенные и домотканые, — ими промышлял старик Елисеич, делавший своими руками все — от уборки хлопка на маленькой собственной плантации до фирменной кожаной наклейки «Назарьино» на заднем кармане. За джинсами приезжали даже из города.

Назарьино было основательным по своей сути. История его восходит к некоему Назарию, который достопримечателен тем, что обитал 33 года неизвестно где, а потом ощутил потребность что-нибудь основать. После долгих колебаний, шатаний и даже бросков из одного уезда в другой наконец увидал он это самое место — ровное, гладкое, неподалеку от реки, с виднеющимся за излучиной лесом.

Далее предание гласит: «…подошел Назарий к середине того самого ровного места, возвышаясь на нем всей своей сущностью, и промолвил Назарий такие слова: „И скитался я 33 года, а больше не хочу. Скучно. Отныне я основываю здесь деревню. Ежели нет возражений, назовем ее Назарьино!“