Гарем - [4]
В квартире водилась также косметика; легко было обнаружить и запрятанную в белье «в стирку» гармошку турецкого печенья, которое можно было съесть, а можно — произвести опыт: поджечь и смотреть, как горит. (Особенно любила поджигать печенье Магдалена Юсуповна, созвав для такого священнодействия всех детей и Фариду, любившую все, что связано с огнем.)
Никто из жен, естественно, не работал — это был настоящий гарем, а не коммуна. Ответственным за добычу денег был сам Иоан Аркадьевич.
Ежедневно он просыпался от старушечьего покряхтывания будильника, выпивал эмалированную кружку чая без заварки и уходил за сбором дани.
Дань собиралась, где придется.
В пестрых, свежеотремонтированных квартирах на Дархане.
В пустых, богатых сквозняками домах культуры.
В сонных издательствах, напоминавших полигоны компьютерных игр и дегустационные цеха паленого кофе.
В подземных переходах, чья богатая акустика, давно оцененная попрошайками, казалось, сама вырывала изо рта песню и разносила ее над заплеванным мрамором.
В гигиенических офисах международных организаций, где уставшие от своего праведного феминизма дамы кивали Иоану Аркадьевичу и называли его Иоганн.
На Броде, где ташкентцам и гостям столицы улыбались нарисованные Иоаном Аркадьевичем уроды в тюбетейках, ермолках и русских ушанках. «Уроды» — было написано внизу.
Дань собиралась.
В Ташкенте всегда не любили тех, кто слишком много работает, и тех, кто слишком требует, чтобы платили в срок.
Иоан Аркадьевич не относился ни к тем, ни к другим. И его любили — а человек, которого любят, всегда может рассчитывать на «тысячу до зарплаты». Естественно, и среди безвозмездных кредиторов господствовали женщины.
Этих «тысяч до зарплаты» за день наскребалось немного, но жены, вытряхнув вечером знакомые всей квартире джинсы, были, кажется, вполне рады.
Дело в том, что, кроме многочисленных достоинств, которыми наделяло Иоана Аркадьевича неугомонное женское воображение, он обладал и некоторыми реальными: не тратил бюджет на сигареты, портвейн и пижонский шоколад «Россия».
Его всем этим угощали и так.
«Мерси! Да пошлет вам Бог много красивых детей, — с достоинством благодарил Иоан Аркадьевич своих сигаретных или шоколадных благодетелей. И, сплющив окурок обо что-нибудь непожароопасное, поднимал свои синие глаза: — Тысячу до зарплаты…»
…Они стояли, обнявшись, и зазор между телами становился все уже. Лампа еще медленно раскачивалась, и рыжее пятно от нее то наплывало на любовников, то отъезжало в конец комнаты.
— Люблю люблю люблю люблю тебя тебя тебя тебя, — на всякий случай еще раз выкликала Гуля, но было и так ясно: новая тетя остается навсегда и завтра будет послушно читать ей Джек-Лондона.
На кухне ухал залитый водой рис и дразнил, выплевываясь, нервное пламя.
Наконец, подходили две сильные женщины в масках из огуречных очисток и отстраняли обнимавшихся друг от друга.
— Почему?.. Вот так всегда… Не надо же, — тихо ворчал Иоан Аркадьевич, поддаваясь огуречным женщинам и поднимая правую ногу, а потом левую — с него стягивали джинсы. На голых ногах Иоана Аркадьевича обитали целые созвездия веснушек.
Отстраненная от своего нового мужа, женщина еще пару минут стояла, остывая.
Вот перед ней стянули джинсы с Иоана Аркадьевича, и она видит его ноги. Вот джинсы стали трясти, падают деньги, их тут же сортируют на хозяйство.
Вот к ней подходит какая-то старушка с красивыми зубами (тоже жена?) и говорит ей «Идем», и подводит к подоконнику, на котором ржавеет банка от болгарского горошка «Глобус» с политой землей.
— Я сюда косточку в землю засунула, от хурмы. Будет что внукам завещать.
— А ваши внуки… тоже здесь?
— Не-ет! — смеется садовница ртом, полным достижений стоматологии; теперь она совсем рядом, лицо и зубы. — Дай-ка тебе пуговку расстегну…
…Бережно снятый лиф куда-то уносят; новенькая мерзнет. В глазах — жестяная банка с зеленой фотографией горошка и косточкой хурмы для внуков. В коридоре храпят дети, натыкаясь во сне друг на друга. Сзади на нее валится та же старуха, накрывая чем-то колючим, в зеленых и коричневых розах. «Оренбургский пуховый плато-о-ок» — напевает.
Потом ей усьмят брови. Молодая толстая женщина, похожая на медсестру, словно пытается вдавить ей брови в лоб. Все равно холодно.
Ее берут за руку. Впереди спальня.
II
Таким же образом в гарем попала Арахна.
Нет, она ни за кем не приходила, и никто у нее не пропадал. Похоже, просто ошиблась квартирой.
Звонок, естественно, не работал (распотрошил Толик, Гуля Маленькая помогала), но Арахна не знала. Еще раз надавила.
Изнутри ее не услышали, но почувствовали: заскрипели шаги.
В разбитое окно подъезда ворвалась ласточка, покружила, вылетела.
Дверь открыла Фарида. Это означало, что в тот день именно она, Фаридка-Кришнаитка («А я не кришнаитка, сестры!») дежурила по входной двери.
Фарида высунула сонное лицо с нарисованными пунцовой помадой губами:
— А здравсте.
Арахна, заикаясь, спросила, здесь ли квартира такого-то.
Заики в гареме Иоана Аркадьевича еще не было. Ею заинтересовались.
— А вы заходить-подождите, — предложила своими пунцовыми губами Фарида. И, чтобы завязать беседу, задала любимый вопрос из своего миссионерского прошлого: — А как вы думаеть, Что Правит Нашим Миром?
Две обычные женщины Плюша и Натали живут по соседству в обычной типовой пятиэтажке на краю поля, где в конце тридцатых были расстреляны поляки. Среди расстрелянных, как считают, был православный священник Фома Голембовский, поляк, принявший православие, которого собираются канонизировать. Плюша, работая в городском музее репрессий, занимается его рукописями. Эти рукописи, особенно написанное отцом Фомой в начале тридцатых «Детское Евангелие» (в котором действуют только дети), составляют как бы второй «слой» романа. Чего в этом романе больше — фантазии или истории, — каждый решит сам.
Новый роман известного прозаика и поэта Евгения Абдуллаева, пишущего под псевдонимом Сухбат Афлатуни, охватывает огромный период в истории России: от середины 19-го века до наших дней – и рассказывает историю семьи Триярских, родоначальник которой, молодой архитектор прогрессивных взглядов, Николай, был близок к революционному кружку Петрашевского и тайному обществу «волхвов», но подвергся гонениям со стороны правящего императора. Николая сослали в Киргизию, где он по-настоящему столкнулся с «народом», ради которого затевал переворот, но «народа» совсем не знал.
Поэзия Грузии и Армении также самобытна, как характер этих древних народов Кавказа.Мы представляем поэтов разных поколений: Ованеса ГРИГОРЯНА и Геворга ГИЛАНЦА из Армении и Отиа ИОСЕЛИАНИ из Грузии. Каждый из них вышел к читателю со своей темой и своим видением Мира и Человека.
Философская и смешная, грустная и вместе с тем наполняющая душу трепетным предчувствием чуда, повесть-притча ташкентского писателя Сухбата Афлатуни опубликована в журнале «Октябрь» № 9 за 2006 год и поставлена на сцене театра Марка Вайля «Ильхом». В затерянное во времени и пространстве, выжженное солнцем село приходит новый учитель. Его появление нарушает размеренную жизнь людей, и как-то больнее проходят повседневные проверки на человечность. Больше всего здесь чувствуется нехватка воды. Она заменяет деньги в этом богом забытом углу и будто служит нравственным мерилом жителей.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
Новый роман известного прозаика и поэта Евгения Абдуллаева, пишущего под псевдонимом Сухбат Афлатуни, охватывает огромный период в истории России: от середины 19-го века до наших дней — и рассказывает историю семьи Триярских, родоначальник которой, молодой архитектор прогрессивных взглядов, Николай, был близок к революционному кружку Петрашевского и тайному обществу «волхвов», но подвергся гонениям со стороны правящего императора. Николая сослали в Киргизию, где он по-настоящему столкнулся с «народом», ради которого затевал переворот, но «народа» совсем не знал.
Я набираю полное лукошко звезд. До самого рассвета я любуюсь ими, поминутно трогая руками, упиваясь их теплом и красотою комнаты, полностью освещаемой моим сиюминутным урожаем. На рассвете они исчезают. Так я засыпаю, не успев ни с кем поделиться тем, что для меня дороже и милее всего на свете.
Дядя, после смерти матери забравший маленькую племянницу к себе, или родной отец, бросивший семью несколько лет назад. С кем захочет остаться ребенок? Трагическая история детской любви.
Рассказы, написанные за последние 18 лет, об архитектурной, околоархитектурной и просто жизни. Иллюстрации были сделаны без отрыва от учебного процесса, то есть на лекциях.
Что делать монаху, когда он вдруг осознал, что Бог Христа не мог создать весь ужас земного падшего мира вокруг? Что делать смертельно больной женщине, когда она вдруг обнаружила, что муж врал и изменял ей всю жизнь? Что делать журналистке заблокированного генпрокуратурой оппозиционного сайта, когда ей нужна срочная исповедь, а священники вокруг одержимы крымнашем? Книга о людях, которые ищут Бога.
В психбольницу одного из городов попадает молодая пациентка, которая тут же заинтересовывает разочаровавшегося в жизни психиатра. Девушка пытается убедить его в том, что то, что она видела — настоящая правда, и даже приводит доказательства. Однако мужчина находится в сомнениях и пытается самостоятельно выяснить это. Но сможет ли он узнать, что же видела на самом деле его пациентка: галлюцинации или нечто, казалось бы, нереальное?
Книга Андрея Наугольного включает в себя прозу, стихи, эссе — как опубликованные при жизни автора, так и неизданные. Не претендуя на полноту охвата творческого наследия автора, книга, тем не менее, позволяет в полной мере оценить силу дарования поэта, прозаика, мыслителя, критика, нашего друга и собеседника — Андрея Наугольного. Книга издана при поддержке ВО Союза российских писателей. Благодарим за помощь А. Дудкина, Н. Писарчик, Г. Щекину. В книге использованы фото из архива Л. Новолодской.