Гарденины, их дворня, приверженцы и враги - [64]

— Ты, зоолог, — неожиданно крикнул Косьма Васильич, — по лягушкам зоологию изучаешь, а не научишься, как держать себя в приличном доме! Что ты, так сказать, фыркаешь?

Все оглянулись на Косьму Васильича и увидали, что он пьян. Анна Евдокимовна с внимательным видом тасовала карты. Каптюжников обиделся и встал.

— В таком случае, — сказал он дрожащим голосом, — я больше не играю. Я, кажется, не заслужил такого оригинального обращения.

— Ну, и черт с тобой, — не унимался Косьма Васильич, — и убирайся. Эка невидаль! Пять лет в университет готовится, дармоедничает, Базарова разыгрывает… Какой ты нигилист? Ты прохвост!.. Анна, сдавай, я сам сяду.

Принялись уговаривать Косьму Васильича и просить Каптюжникова, чтобы он успокоился. Каптюжников не заставил себя долго просить: он сделал брезгливый вид, высокомерно пожал плечами и снова взял карты. «Арина, водки!» — закричал Косьма Васильич, неистово теребя бороду. Прибежала Арина, взглянула на барыню, — та едва заметно кивнула головою, — водка вмиг появилась. Исправник начал рассказывать что-то смешное и сам хохотал громче обыкновенного. Все наперерыв старались смеяться. Один Косьма Васильич оставался серьезен и презрительными глазами посматривал на играющих.

— Н-да, — произнес он, когда исправник кончил и смех затих, — ужасно смешно. Как это ты, Сергей Сергеич, в шуты не поступишь? Прелюбопытная должность!.. Вот, Николай Мартиныч, наблюдай; опора, так сказать, оплот!.. Но не заблуждайся: друга-приятеля за тридцать сребреников в кутузку ввергнет!.. Нельзя-с — жена, дети-с… Э-эх, вы… опричники!

Опять расхохотался исправник, и засмеялись все остальные. И громче стали возглашать: «Стучу!.. Пас!.. Пожалуйте за взяточку!.. Ваш ремиз!»

— Анна, ты почему варенье замыкаешь? — неожиданно спросил Косьма Васильич.

Анна Евдокимовна притворно засмеялась.

— Ах, Кося!.. Ах, какой ты шутник!.. Что это тебе представилось? Я думаю, купить мне или не купить, а ты вдруг про варенье.

— Да, а я вдруг про варенье.

— Экая придира! — сказал Исай Исаич. — Ведь это он, сударыня, в отместку вам за давешние подряды… хе, хе, хе!

Анна Евдокимовна с немым упреком взметнула глазами на Исая Исаича. Но случилось так, что Рукодеев пренебрег неосторожным намеком.

— Что ж ты кичишься? Подряды!.. — сказал он. — Одинаковые с тобой живорезы, я полагаю.

— Хе, хе, хе, так уж и живорезы.

— А ты что ж думал, ты во святых? Николай Мартиныч, вот рекомендую — святой… по миру братьев пустил, за быков фальшивою монетой расплачивался, два раза чуму разводил по губернии… Эх, ты… телелюй!

— Кося! — жалобно протянула Анна Евдокимовна.

— Пущай, — равнодушно сказал Исай Исаич и побил козырною семеркой исправникова туза, — мы его, сударыня, не со вчерашнего дня знаем. Пущай его!

— Как вы думаете, Косьма Васильич, купить или нет? — спросил Николай, показывая Рукодееву карты и стараясь этим отвлечь его внимание. Уловка до некоторой степени удалась.

— Покупай, покупай! — сказал Косьма Васильич. — Карта идет?.. Покупай!.. Жарь их… Вон студента-то, зоолога-то… пускай его ремизится, ему ничего: папенька здорово повысосал мужичков в дореформенное время! — Каптюжников опять хотел было оскорбиться, но раздумал: ему начинало везти. Николай купил и заремизился, и еще купил, все продолжая советоваться с своим компаньоном, и еще заремизился. Вдруг Косьма Васильич встал и нетвердым языком сказал ему: — Брось!.. Прячь деньги… Ну их к черту!.. Выиграл — и довольно. С паршивой собаки хоть шерсти клок. Пойдем лучше побеседуем… Анна, пришли водку в кабинет!.. Пойдем, брат… ведь это пиявки!.. Народное, так сказать, благо высасывают… Черт с ними!

Каптюжников хотел было «протестовать», у него уже вертелось язвительное замечание на языке: «Однако это оригинально: выиграть и уйти», но исправник так моргнул ему, что он не сказал ни слова. Николаю ужасно не хотелось оставлять игру, но он безропотно последовал за Косьмой Васильичем и был за то вознагражден признательным взглядом Анны Евдокимовны.

В кабинете пришлось просидеть по крайней мере до двух часов ночи. Косьма Васильич беспрерывно пил маленькими глоточками водку, декламировал со слезами на глазах Некрасова, кричал, ударяя себя в грудь, что он, «когда придет время», всем пожертвует, громил Исая Исаича, Сергея Сергеича, Филиппа Филиппыча и особенно Анну Евдокимовну.

— Это, брат, варррвар, а не женщина!.. С удовольствием рубашку снимет — из семейственных соображений… Не женись!.. Ни за какие прельщения, так сказать, не женись… Вот ты теперь порядочный человек… я тебя люблю! Но женишься на эдакой и… пропадешь!.. Для всего пропадешь… для прогресса… для развития… Эх, брат! Давно сказано: «жизнь есть мученье, семейство — тиран, отечество — колыбель бедствий»… Был такой философ… Ярченко… в Воронеже… в тысячу восемьсот тридцать… Ну, черт его знает в каком году!.. — Косьма Васильич решительно впал в лирическое настроение. — Я пьян?.. Верррно! — говорил он пресекающимся голосом. — Мало того, я и скот… огромнейшая скотина.-. Ужели, думаешь, не понимаю моей мерзости?.. Но искрра… есть, брат! Ты слышал про моих родителей?.. Вот то-то, что не слыхал!.. Были Хрептюковы, мучники, — звери, кровосмесители и душегубы. Под видом благочестия, понимаешь?.. Перепились, ополоумели, издохли. Осталась девица, яблочко от яблони… моя всепьянейшая и прелюбодейнейшая маман. Ваську-приказчика выволокла из убожества, сочетала с собой законным браком… Открыли фирму: ве и пе Рукодеевы. Да, брат, фирму!.. — Косьма Васильич язвительно усмехнулся. — Маман была таких понятий: натрескается наливки, благоверного на замок, цимбалы, трепак, приказчики, кучер в три обхвата… Оргия! Падение Рима!.. Чувствуешь?.. В грязи, в грязи валялась в пьяном образе, а?.. А я рос подле нее, впитывался, так сказать!.. Прискорбно, брат. Папа´ в своем роде антик: «Кузька, всячески мужиков обмеривай!.. Кузька, не зевай!.. Кузька, дери шкуру!.. Лупи!.. Грабь!..» Принципы, брат, пе-да-го-ги-че-ские, а?.. И я рос, впитывался, обмеривал, драл. Мать пьяна, «тятенька» над двугривенным дрожит, приказчики подговаривают в конторку залезать, спаивают… С десяти лет по скверным домам шатался, можешь ты это понимать?.. Нет! Ты, брат, не ком-пе-тен-тен… не можешь понимать. Душа была, горела… Были эдакие помыслы… Ау, брат! В темном царстве нет им ходу… Рубль… Смрад… Благолепные разговоры… Колокол на помин души… У городничего дозвольте ручку поцеловать… В парадных комнатах чистота… А душа-то изнывает, изныва-а-ает! Разберем по совести. Ну, ладно… вот я сижу — сам видишь, каков; вот книжки отобрал для тебя… Ха-а-арошие, братец, книжки!.. А там — живорезы, опричники, прохвосты, варвар этот семейственный, — в карты дуются, азартную игру… Как нравится тебе этот сюжет?.. Н-но… не обращай внимания! У Косьмы Рукодеева искра есть… Зажжена… горит… Не-э-эт, не потушите, мррракобесы!.. Будешь в городе, побывай у Ильи Финогеныча. Ты знаешь, какой это человек? Путям указчик, вот какой человек. Что я был? Двадцатилетний балбес, посуду в трактирах колотил, на арфянках катался, — приспешники запрягали в сани, и арфянки возили меня, подлеца, по городу… Приятный сюжет?.. Узнал Илью — оттаял, образ человеческий принял, так сказать… «Читай, такой-сякой! Долби! Вот как пишут. Вот о чем думают в нонешнем веке!.. Уткнись носом-то в книгу, очухайся… Прошло время в помоях валяться… заря, заря, болван эдакий, занимается!» И спас!.. Маман — за волосья, благолепный «тятенька» — смертным боем, книжки жгли, Илье Финогенычу ворота дегтем мазали… Что вызволяло? Отчего Кузька Рукодеев пропойцей не сделался, не полез в петлю?. Огонь!.. Жар!.. Душа проснулась!.. Черт с вами, думаешь, тираньте… а все-таки вон как из столиц-то гудит!.. Весной пахнет!.. Оттепелью!.. Да, брат, время было. Трупы смердящие шевелиться зачинали… Лазарь воскресал!.. Убежишь, бывало, из кошар-то родительских, — что есть дореформенный купеческий дом, как не кошары? — а у Ильи Финогеныча журнал с почты получался, «Искра» выходила… Прочитает, разжует, изругает на все корки… в морду-то ткнет книгой, ошарашит по башке-то, — у, заиграет сердце!.. Ах, жизнь… Что смотришь?.. Плачу, брат… Не выпьешь… полрюмочки… И какой же подлый оборот впоследствии времени!.. Родители — в Елисейские поля, сто тысяч наследства, Анна эта подвернулась — институточка, декольтировочка, то да се… видишь, «кавалером» сделали, а?.. Все пошло к черту! Грабить не грабил, — цивилизация, молодой чеаэк!.. Обвешивать — ни-ни, обману нет в родительском-то смысле… Kaк можно!.. А вот эдак мужичок работает на нас, а мы — в карточки!.. Мужичок ниву нашу по´том обливает, а мы — наливочку, икорку, балычок, выигрышный билетик в день Володькина ангела… Хе, хе, хе!.. Та же народная кровь, да вежливо… вежливо попиваем кровушку-то… Ножкой мерсикаем… Выпей рюмочку! Руси, брат, веселие пити…