— Да где же вы остановились? Разве не у нас?
— Нет… Мы едем в ночь.
— С кем?
— Я здесь с Яковом Ильичом. Он завез меня и сам отправился по делам. Мы условились встретиться у следователя, это его товарищ. Кстати, где живет следователь?
— Вот как! — насмешливо воскликнул Николай. — Мудреного нет, что вам нравятся софизмы господина Переверзева! Следователь имеет квартиру на Соборной площади-с.
Веруся стояла, понурив голову. Она точно не слыхала, что и каким тоном сказал Николай, думала о своем. Потом тихо спросила:
— Послушайте, не могу я видеть вашу невесту?
— Она у бабки, за городом… Останьтесь!
На мгновение девушка выразила колебание. Но только на мгновение. Они стояли друг против друга все под теми же кленами, вершины которых так и рдели теперь в огне заката.
— Ну, все равно, прощайте! — Глубокая тоска изобразилась на лице Веруси, голос ее содрогнулся и зазвенел жалобным, надтреснутым звуком. — Прощайте!.. Не судите, коли что услышите… Простите, если сказала что лишнее. Ах, боже мой, какая я глупая!.. — Она насильственно засмеялась сквозь слезы, пожала его руки и торопливо сделала несколько шагов. Потом обернулась, прежняя шаловливая улыбка, как луч, проскользнула по ее лицу. — А помните, я крикнула вам, угадайте, кого люблю? Это ведь я про вас крикнула.
— Веруся!.. Друг мой хороший! — горестно воскликнул Николай, простирая руки.
— Да, да, про вас. Не правда ли, как глупо? Ну, прощайте. Не провожайте меня. Не надо.
Николай беспомощно опустился на скамейку и заплакал, как ребенок.
Прошло пять дней. Ярмарка кончилась. Николай несколько успокоился за хлопотами по торговле и внутренне на все махнул рукою. И как только успокоился — заметил то, что другие давно уже замечали, что Илья Финогеныч не по-прежнему относится к нему: суров, раздражителен, называет его «Николай Мартиныч», избегает говорить с ним. «Что бы это значило?» — размышлял Николай и терялся в догадках. Одна была самая правдоподобная: старик сердился за то, что он в ту ночь, при чужих, ушел вдвоем с Варей. Ну ведь то покрыто? Ведь же он приносит себя в жертву? Раз случилось, что Илья Финогеныч особенно грубо и оскорбительно обошелся с Николаем. Тот не вытерпел:
— Илья Финогеныч! Я так не могу… — сказал он. — У меня только и людей осталось на свете, что вы… За что такое отношение?
Старик даже почернел от злобы.
— Будет-с! — крикнул он, задыхаясь. — Достаточно-с!.. Чего хитрить? Все равно добился своего!..
— Чего добился? О чем вы говорите?
— Богатой невесты, Николай Мартиныч, невесты-с!.. Умницу, сердце горячее отринул, дуру бессердечную добыл!.. И не сделали ошибки-с!.. Тирана изображать собою не буду!.. Блаженству вашему мешать не стану!.. Давно отчислено за Варварой двадцать тысяч, до копейки получайте-с!
У Николая вся кровь бросилась в лицо, необузданная кровь Мартина Лукьяныча Рахманного. Отца она побуждала драться, когда ему казалось, что он оскорблен, — сыну подсказывала необдуманные и жестокие слова.
— Ошибаетесь, — проговорил он, усиливаясь сдержать трясущийся подбородок. — Не только-с двадцатью-с тысячами-с, миллионом не польстился бы на Варвару Ильинишну!.. Что в петлю, то на ней жениться!.. Имею одно утешение: исполню долг-с. Не хочу, чтоб о вашей дочери сплетни распускали… хотя сама же она силки расставила!
— Как так — силки? Говори толком.
— Очень просто: первая поцеловала, первая завлекла. Прежде, сами знаете, я внимания на нее не обращал… Разве эдак можно губить человека?.. Вы говорите — умницу отринул… Разве мне легко?.. А тут еще вы осмеливаетесь заподозривать… Ни копейки не возьму! Не нужно. Эх! — Он махнул рукой и, чтобы не разреветься в присутствии Ильи Финогеныча, быстро убежал в свою каморку.
Оставшись один, Илья Финогеныч с удовольствием крякнул, рассмеялся и не спеша стал играть табакеркой.
Вскоре в доме купца Еферова разыгралась драма. Весь город звонил о бессердечии, скаредности и самодурстве Ильи Финогеныча: Илья Финогеныч торжественно объявил дочери Варваре, что лишает ее приданого… за что? За то, что простерла свободу свыше пределов. «Это вольнодумец-то о пределах заговорил!» — вопияли кумушки мужеска и женска пола. Один Харлаша заступался за старика, хотя в глубине души и был смущен. Варя впадала в истерику, «кричала на голоса», кляла свою судьбу и тирана родителя, однако без приданого не решалась выходить за Николая. Дело кончилось формальным отказом. Николай, не помня себя от радости, тотчас же все описал Верусе, заключив письмо робкими словами: «Простит ли? Полюбит ли снова? Согласится ли связать свою судьбу с его судьбою?»
На другой день после размолвки с Варварой Ильинишной Илья Финогеныч позвал Николая к себе в кабинет.
— Ну, Николушка!.. — сказал старик, и глаза его засияли лукавым блеском. Николай, в порыве неизъяснимой признательности, бросился целовать его.
— Полно, полно!.. И я тебя узнал лучше, и ты меня. Выгода обоюдна. Сядь, выслушай… — Илья Финогеныч выпрямил сутуловатую свою спину, принял важное и строгое выражение и взволнованным голосом продолжал: — Урок тебе, Николушка… Та комедия, в которой имел ты ролю, смешна, но и постыдна. Как-никак совесть твоя не должна быть успокоена. Ты радуешься — и я за тебя рад, однако ежели размыслить глубже — Варвару жалко. Что ты сказал о силках — верно, но взрослому стыдно и грех слагаться на это.
