Гардемарины, вперед! - [17]

Вернемся в театральную залу Головкинского флигеля и посмотрим, чем закончилось субботнее представление. Читатель обратил, наверное, внимание на мужчину, который в одиночестве боролся с огнем, сбивая пламя с парчового подола своей соседки?

Беспамятную даму в обгоревшем платье унесли слуги, перепуганные зрители разъехались по домам, один за другим, забыв смыть грим, ушли актеры. Только драгуны расхаживали по зале, поднимая опрокинутые кресла, а мужчина все сидел и с глубокой задумчивостью смотрел на боковую дверь, словно ждал кого-то.

- Пошли, пошли… - торопил старший из полицейской команды. - Петров, брось кресла! А где этот, в черном камзоле?

- А кто его знает,- ответил один из драгун.- Я походил по комнатам- темнота… Нет никого.

- Не сквозь землю же он провалился! Зачем он за девицей-то погнался? Мы кого арестовывать шли?

- А шут его знает! Пошли, пошли… Петров, брось кресла! Не наше дело здесь порядок наводить! И помните, если будут спрашивать, как мы тут очутились - пришли на крик! А то Лизаков очень пожары не любит. Если пронюхает, что по нашей вине…

- Дак не было пожара-то!

- А подол горел? А крики были? Да брось ты, чертов сын, кресла. Пошли.

Вельможа проводил глазами драгун, встал, взял свечу и медленно, припадая на левую ногу, пошел к боковой двери.

Котов лежал в дальней комнате на полу, подтянув колени к подбородку. Мужчина поставил свечу на стол, отошел к окну и стал ждать.

Наконец лицо Котова ожило, он поморщился и встал на четвереньки, мотая головой и пытаясь понять, где он находится. Заметив у окна мужскую фигуру, он разом все вспомнил, еще раз тряхнул головой, отгоняя дурноту, и вскочил на ноги.

- Сбросил женские тряпки? А ну пойдем! - И Котов, широко расставив руки, бросился к окну.

- Не узнаешь? - тихо спросил вельможа.

Пальцы Котова, сомкнувшиеся на кружевном воротнике, разжались, он отпрянул назад и неуклюже, весь обмякнув, сел на пол.

- Иван Матвеевич… Ваше сиятельство… Как не узнать, - пролепетал он на одном дыхании. «Он, он! Неужели он? Что за наваждение такое? Откуда он здесь взялся?»- Котову показалось что мысли эти пронеслись в голове с грохотом, словно табун лошадей. Он судорожно,с хрипом вздохнул.

- Зачем за девицей гнался?

- Это не девица. Это Алешка Корсак, опасный преступник, заговорщик.

- У тебя все преступники, один ты чист. Может, наоборот, а? Про девицу забудь. Достаточно ты на своем веку людей к дыбе привел.

- Ошибаетесь, ваше сиятельство. - Котов старался говорить с достоинством, но голос его дрожал и зубы выбивали дробь.

«Сейчас бить начнет. Князь Черкасский всегда был скор на расправу», - покорно подумал он, придерживая рукой цокающую челюсть и перемещаясь из сидячего положения на колени.

- Отец предупреждал меня, что ты плут, что тебе верить нельзя. Ты не плут, ты подлец!

- Благодеяния вашего родителя я не забыл и помнить буду до смертного часа. А в вашем деле, поверьте, ваше сиятельство, я играл совсем незначительную роль. Оговорил вас Красный-Милашевич. Это всякий знает. У любого в Смоленске спросите и каждый скажет: «Котов не виноват».

- Милашевич казнен, и ты это знаешь. Теперь на него все валить можно. Но бог с ним, с Красным-Милашевичем. Он ведь только меня с дороги убрать хотел, а смоленская шляхта ему была не нужна. Веденского кто под розыск подвел? Тоже Милашевич? А Зотов зачем тебе понадобился? Он-то совсем ни при чем. Он только в шахматы ко мне играть ездил.

- На коленях молю, ваше сиятельство, выслушайте…

- У тебя еще будет время поговорить. Пошли.

Черкасский коротко взмахнул рукой и пошел к выходу. Котов с трудом поднялся и последовал за ним.

Они прошли залу, где служитель тушил колпаком последние свечи, спустились по лестнице. У подъезда стояла запряженная цугом карета. Высоченный гайдук с нагайкой в руке отворил перед князем дверцу.

«А ну как эта плетка пройдется по моим ребрам», - подумал Котов, забившись в угол кареты.

- Трогай! - крикнул Черкасский.

«Нет, не будет он меня бить, - продолжал размышлять Котов. - Я государыне служил. Попугает, кулаками помашет и отпустит. Одно плохо - негодяя Алешку отпустил».

Для ареста Корсака штык-юнкер решил воспользоваться старым, проверенным способом. Заготовь бумагу, но не отсылай по инстанции, чтобы волокиты не было и человек не скрылся, предупрежденный доброжелателями. Крикни «слово и дело» полицейскому отряду, а когда арестованный под замком, заготовленную бумагу и представь.

«Времена не те… Нет прежней строгости, нет порядка. Еле уговорил драгун пойти в театральный флигель. Пришли, а что толку? Видели ведь, что спугнул злодея, так нет, пожар, растяпы, стали тушить. Еще Черкасского откуда-то черт принес. Десять лет не виделись, и вот тебе,- Котов поежился, - однако куда он меня везет?»

Окна кареты были зашторены, и штык-юнкер, осторожно перебирая пальцами, отодвинул занавеску.

- Посмотри, попрощайся, - услышал он негромкий голос.

«Что значит - попрощайся? - хотел крикнуть Котов и не посмел. За окнами было черно. Фонарь, подвешенный к коньку кареты, освещал только жирно блестевшую на дороге грязь. Лошади повернули, и на Котова надвинулось что-то темное, непонятное, скрипучее. Мельница, - догадался он. - Мельница на Неглинке. То-то под колесами чавкает. Здесь всегда топь. А на взгорке светятся окна Спаса в Кулешах.Так вечерняя литургия идет.Эх, все дела, дела… Плюнуть бы на службу да пойти в храм. Стоял бы сейчас со свечой в руке. Хор поет, тепло, боголепие…»