Garaf - [151]

«Много ты задумывался, когда жену у торговца огулял?» — хотел было спросить Гарав… но внезапно понял, что это было бы гадостью. У Фередира было грустное лицо. И Гарав промолчал.

— Зимовать придётся в поле, наверное… — сказал Фередир неожиданно. — Поганое дело, особенно на севере. Один раз зимовали. Позапрошлой зимой, в Эрегионе, в предгорьях… Коней половина пала, траву добыть не могли… у нас болеть люди начали.

— Почему в поле? — удивился Гарав. — Уйдём в Форност…

— Если бы… — Фередир оперся затылком на стену. — Это куда загонят… Тогда я всю зиму не раздевался. Холод, холод, холод… Я мальчишка был совсем. Плакал. Хворост собирали вокруг лагеря, всё дальше уходили дрались из–за него, а рядом волки, прямо доплюнуть можно. Ты ревёшь, хворост тащишь, а они за полы хватают, серьёзно. Один отстал у нас, мы не сразу заметили, обратно бегом, а его доедают… Сапоги разлезлись, и первые, и запасные, пальцы торчат, подошва посеклась вся о камни — кусками от плаща ноги обматывал… Пехотинцы коня у рыцаря убили, съели. Он пошёл, двоих зарубил, а остальные его закололи. Троих пехотинцев повесили, рядом со мной люди стоят и говорят: «Повезло, не мучаются…» А в тот день сухари раздавали, оруженосцы успели на рыцаря получить, я потом видел — в шатре сидят и лопают, торопятся… крошки с подстилки подбирают и в рот…

Гарав передёрнулся. Фередир вздохнул:

— Война — она такая. Это не втроём по Ангмару ездить.

— Кто вас туда загнал–то? — хмуро спросил Гарав. Фередир хмыкнул:

— Да никто. Пока мы там стояли — орки с гор не совались. Вот и всё.

— Много из лагеря разбежалось?

— Разбежалось? — Фередир непонимающе посмотрел на друга. — Да кто же побежит? Позади же всё–таки свои… деревни, дети, женщины… — он опять вздохнул: — Куда тут побежишь… Ты бы спел, что ли? Да и спать пойдём, а то Эйнор придёт — врежет…

— Ага, — охотно согласился Гарав, откидываясь на подушку. — Вот, слушай…

Где сражались с тобою плечом мы к плечу?

Ты не помнишь? И я позабыл,

Помню я, ты ударил клинком по мечу,

Что нацелен мне в голову был.

Да, осталась зарубка тогда на клинке;

Помню, битва была горяча,

И закат отражался в широкой реке,

Алым блеском играл на мечах.

Помню, не было вражьему войску числа,

Плыл над полем клубящийся дым;

Помню я, когда в щит твой вонзилась стрела,

Ты сказал: «Ничего, устоим!»

Длился бой, и закатный тускнеющий свет

Утонул в наступившей ночи.

Мы погибли в той битве? А может быть, нет?

Нет ответа, и память молчит.

Как же звали тогда и тебя, и меня,

Кем мы были в те давние дни?

В старых песнях, в легендах звучат имена —

Может, нашими были они?

Что за битва была? — Битва Света и Тьмы.

А когда это было? — Давно.

Вспомнить все не сумеем, наверное, мы,

Но и все нам забыть не дано.

Снова память о прошлом всплывает из снов;

Век иной, но я верить хочу:

Если грянет сражение грозное вновь,

Будем биться плечом мы к плечу.[120]

— Спать, — устало сказал Эйнор. Он уже с минуту стоял в дверях и слушал. — Спать, оруженосцы. До рассвета не так уж далеко…

…Гараву снились слова. Стихи. Песня. Голос Мэлет — без её лица.

Да хранит тебя то, что в дороге хранить тебя может,

Будет путь, словно скатерть, стелиться по бренной земле,

Пусть сопутствует честность тебе, чёрная дума не гложет,

И удача за руку ведет по капризной судьбе.

Ветер пусть помогает идти, солнце делится силой,

Дождь поит своей влагой, земля не кидает камней,

А дорога одарит тебя златоносною жилой,

И не будет защиты в пути тебе слова верней.[121]

* * *

Выходившее из Зимры войско провожали ликованием. Народу на улицах, которые вели из города, было полным–полно, несмотря на раннее утро. На ворота — на высоту двадцати метров — непонятно как взобралась целая компания пацанов, они там только что не танцевали, и кто–то из них вдруг аж завизжал пронзительно, перекрыв начисто весь шум и толпы и воинов: «Пааааааа!!!» — а тяжёлый пехотинец — он шёл в строю недалеко от Гарава — погрозил кулаком.

Гарав засмеялся. Пехотинец поднял голову и сказал сердито:

— Мой средний, паршивец. Я думал, не поднимется так рано — как на дело, его ремнём не вытащишь из постели–то. А тут вон — влез! — и в голосе воина прозвучала явная гордость смелостью сына.

— Будет воином? — весело спросил Гарав, чуть наклоняясь с седла.

— А то как же? — удивился воин и поправил ремень, удерживавший на спине большой миндалевидный щит. — Старший вот, — он мотнул головой, и шагавший рядом молодой — лет 16–17 — парень поднял голову и чуть поклонился оруженосцу. — А двое младших пока что с мамкиной сиськой воюют… А скажи, оруженосец, — он добавил это, помедлив, — мы про Эйнора сына Иолфа много хорошего слышали. Только он ведь пехотой никогда не командовал, а это дело такое…

— Он справится, — ответил Гарав коротко.

— Нуменорец — да не справится, — фыркнул с другого боку Гарав ещё один пехотинец. — Вечно ты, Айгон, хочешь командирами командовать.

Вокруг рассмеялись, сам Айгон тоже посмеялся. А Гарав нагнал Эйнора (Фередир мотался где–то в голове строя, усланный с поручением к сенешалю). Войско как раз выбралось на левый берег Барандуина и сбавило шаг — перешло с парадного чёткого марша на походный, тяжёлый и неспешный. Справа впереди показлся между зелёными горбами холмов большой конный отряд, шедший на рысях — и даже отсюда было видно узкие чёрные стяги с Белым Древом и семью звёздами над ним.