Ганнибал, сын Гамилькара - [21]
– И тебя не было бы здесь, возле меня.
– Да, не было бы.
– Шрам очень грубый. Плохой был врачеватель…
– Нет, слишком тяжел оказался меч. И рука – тоже. Я сам подставил щеку.
– Бедненький мой, – пожалела Бармокара Рутта, не переставая поглаживать рубец. Она приподнялась на цыпочки, дотянулась до его уха. Что-то прошептала, похихикивая…
– Цел? – спросила она.
Он покраснел густо-густо, точно роза в саду богатого хозяина. Она чмокнула его в губы.
– Спасибо им, что главное оставили…
– Ты глупости болтаешь.
Рутта расхохоталась.
– Уйдем из этой харчевни, – сказала она.
– Куда?
Она взяла его за руку и потащила за собой. Он немного сопротивлялся. Ему было неудобно, что его ведет легкомысленная девица, словно быка, на виду у многих бездельников.
– Да иди же, – приказывала Рутта. – Ты будешь очень доволен.
– Куда тянешь? – выдавил он.
– Позабыл дорожку ко мне?
«Так это совсем недалеко отсюда», – подумал пращник. А вслух сказал:
– Рутта, я хотел бы купить вина…
– У меня его полно.
– Может, хлеба?
– Все есть. Все!
Она была столь нетерпелива, что он смутился. «Она похищает меня», – сказал он про себя.
– Похищаешь, Рутта…
– Разумеется. С вами только так и надо поступать.
Он окончательно смирился и пошел рядом с ней.
– Как ты тут жила? Скучала?
– Нет, – призналась она чистосердечно.
Он покосился на нее. Что она, совсем дура? Неужели не может соврать? Так он и сказал.
– Не могу. И к чему? Я живу сама по себе. И никому не обязана. Что, не нравлюсь? – Она остановилась перед ним, подбоченилась и немного повертела бедрами.
Пращник не знал, как вести себя.
– Спрашиваю: не нравлюсь?
Он моргал глазами, как провинившийся ребенок. А она начинала сердиться:
– Что у тебя, язык запал?
– Пожалуй…
– Ты можешь сказать хоть что-нибудь?
– Не знаю.
– Все вы, мужчины, на один покрой: уж очень дубоваты. Я вас знаю как облупленных.
Она капризно отвернулась от него и пошла прочь, а он бросился за ней. «Эти иберийки словно огонь, – думал Бармокар. – Наши женщины слишком рассудительны, а эти точно пламя бушующее».
Она привела-таки его домой. Скинула с себя легкое, просторное платье и осталась полунагая. Прекрасная, как и прежде. Он залюбовался ею, стоя на самом пороге неказистой хижины, в которой летом жарко, а зимою холодно.
– Входи же! – приказала она. Налила в глиняную чашу красного вина и поднесла ему. Он с удовольствием выпил до дна и вернул ей чашу. Она как кошка прыгнула Бармокару на грудь, обхватив его могучую шею тонкими, но сильными руками. И, запрокинув голову, медленно стала сползать вниз и прочно задержалась у бедер. Чтобы удержать, он обхватил ее за талию. «Она гибка, как лоза», – подумал он.
– Так будем торчать? – спросила она, задыхаясь.
Он не знал, что сказать.
– Я хочу так, – капризно сказала Рутта, почему-то вдруг охрипнув.
Солдат, кажется, кое-что уразумел. Она помогала ему делать то, что ей хотелось.
– Сними свой дурацкий пояс, – велела она.
– А как?
– Очень просто.
Он попытался было, но Рутта чересчур прочно обвивала его ногами. Но и тут она пришла на помощь.
– Я так и думала, – говорила она, словно в забытьи. – Ты готов вполне… Так не теряй же времени… Любовь не ждет… Ну же…
… Потом она угощала его иберийскими маслинами, лепешкой собственного приготовления и острой подливой к заячьему мясу, которое она тоже мастерски изжарила на угольях.
Он ел и любовался ею. «Не женщина, – говорил он себе, – а огонь… Может, взять ее в жены?»
– Ты ждешь мужа, Рутта?
Она удивилась.
– Кто тебе сказал?
– Я сам…
– У меня мужей столько, сколько пожелаю.
Он перестал жевать. Ее слова обидели. Ну как это можно – «сколько пожелаю»? Рутта тотчас же подметила, что ему неприятно слышать насчет мужей, перевела разговор.
– Ты очень сильный, – польстила она.
Он молчал, уткнувшись носом в маслины.
– Правда, сильный. Но ты не умеешь пользоваться своей силой. Я должна тебя поучить.
– Зачем?
– Чтобы лучше любилось.
– Разве я что-нибудь не так? – пробормотал Бармокар.
– Нет, все так, – живо откликнулась Рутта. – Но ты очень сильный, понимаешь?
– Нет. – Он невольно взглянул на свои плечи – левое и правое, на туго сжатые кулаки.
Рутта залилась переливчатым смехом. О боги, как красиво она смеялась: и зубки белые – напоказ, и шея тонкая – напоказ, и веселый смех – для услаждения слуха.
– Не туда смотришь, – проговорила она, заливаясь хохотом.
Он непонимающе уставился на нее.
– Ну, где у мужчины сила?
Он выставил кулаки.
А она все хохотала. Ей доставляло удовольствие смущать его.
– Я научу, как надо любить. По-настоящему. И про силу расскажу такое, что от тех слов поумнеешь и своих любовниц будешь с ума сводить.
– Бесстыжая, – повторял он, обнимая ее.
Утром он попрощался с нею. Рутта сладко позевывала, от удовольствия поглаживала себя ладонями.
Он подпоясался, выпил вина. Она спросила беззаботно:
– Ты уходишь надолго?
– Нет. Может, до вечера.
– А я ведь буду скучать.
Он выглянул в маленькое круглое окно, занавешенное какой-то дерюгой: сияло яркое солнце, голубело небо.
– Хороший день, – сказал он.
– А ты на войну собираешься. – Рутта снова зевнула.
Бармокар посмотрел на нее, нежившуюся в постели, выглянул снова в окно. Одно лучше другого: что девушка, что день. В самом деле, при чем здесь война, когда лучшая из войн объявлена Руттой? Дайте, боги, выдержать ее натиск!
Настоящий сборник рассказов абхазских писателей третий по счету. Первый вышел в 1950 году, второй — в 1962 году. Каждый из них по-своему отражает определенный этап развития жанра абхазского рассказа со дня его зарождения до наших дней. Однако в отличие от предыдущих сборников, в новом сборнике мы попытались представить достижения национальной новеллистики, придать ему характер антологии. При отборе рассказов для нашего сборника мы прежде всего руководствовались их значением в истории развития абхазской художественной литературы вообще и жанра малой прозы в частности.
«… Омара Хайяма нельзя отдавать прошлому. Это развивающаяся субстанция, ибо поэзия Хайяма – плоть от плоти народа. Куда бы вы ни пришли, в какой бы уголок Ирана ни приехали, на вас смотрит умный иронический взгляд Омара Хайяма. И вы непременно услышите его слова: «Ты жив – так радуйся, Хайям!»Да, Омар Хайям жив и поныне. Он будет жить вечно, вековечно. Рядом со всем живым. Со всем, что движется вперед. …».
«… Мин-ав почесал волосатую грудь и задумался.– Не верю, – повторил он в задумчивости.– Они выбросили все куски мяса, – объясняли ему. – Они сказали: «Он был нашим другом, и мы не станем есть его мясо». Он сказал – «Это мясо не пройдет в горло». Она сказала: «Мы не притронемся к мясу нашего друга, мы не станем грызть его хрящей, мы не станем обгладывать его костей». Он сказал: «Мой друг спасал мне жизнь. Еще вчера – пока не сорвался он с кручи – шли мы в обнимку в поисках дичи…» Да-вим бросил мясо, Шава бросила мясо.
«… – Почтенный старец, мы слушали тебя и поняли тебя, как могли. Мы хотим предложить тебе три вопроса.– Говори же, – сказал апостол, которому, не страшны были никакие подвохи, ибо бог благоволил к нему.– Вот первый, – сказал Сум. – Верно ли, что твой господин по имени Иисус Христос, сын человеческий, и верно ли, что он властвует над человеком в этом мире и в мире потустороннем?Апостол воскликнул, и голос его был как гром:– Истинно! Мы рабы его здесь и рабы его там, в царстве мертвых, ибо он господин всему – живому и мертвому!Абасги поняли старца.– Ответствуй, – продолжал Сум, – верно ли, что твой господин рожден от женщины?– Истинно так! – предвкушая близкую победу, сказал святой апостол.Сум сказал:– Скажи нам, почтенный старец, как согласуется учение твоего господина с учениями мудрых эллинов по имени Платон и по имени Аристотель? …».
Рассказ о том, как у Джоаккино Россини возник замысел написать оперу «Севильский цирюльник».
«… Нуннам для начала покрыл все тело изображения, от головы до ног, желтой земляной краской и щеки выделил красной землей. Белую землю он приберегал для глаз и зубов, а черную – для волос.Нуннам нанес серую краску на то место, где полагается быть зрачкам. Посреди серых кругов он поставил черные точки, и вдруг ожило лицо на холодном камне.Нуннам даже испугался. Он не знал, кто это – отец его или старший сын, друг или враг? На него глядел человек, двойник человека, и это поразило художника. Нуннам упал наземь, не смея поднять глаз на произведение рук своих.Затем он встал и продолжал работу.
Жестокой и кровавой была борьба за Советскую власть, за новую жизнь в Адыгее. Враги революции пытались в своих целях использовать национальные, родовые, бытовые и религиозные особенности адыгейского народа, но им это не удалось. Борьба, которую Нух, Ильяс, Умар и другие адыгейцы ведут за лучшую долю для своего народа, завершается победой благодаря честной и бескорыстной помощи русских. В книге ярко показана дружба бывшего комиссара Максима Перегудова и рядового буденновца адыгейца Ильяса Теучежа.
Повесть о рыбаках и их детях из каракалпакского аула Тербенбеса. События, происходящие в повести, относятся к 1921 году, когда рыбаки Аральского моря по призыву В. И. Ленина вышли в море на лов рыбы для голодающих Поволжья, чтобы своим самоотверженным трудом и интернациональной солидарностью помочь русским рабочим и крестьянам спасти молодую Республику Советов. Автор повести Галым Сейтназаров — современный каракалпакский прозаик и поэт. Ленинская тема — одна из главных в его творчестве. Известность среди читателей получила его поэма о В.
Автобиографические записки Джеймса Пайка (1834–1837) — одни из самых интересных и читаемых из всего мемуарного наследия участников и очевидцев гражданской войны 1861–1865 гг. в США. Благодаря автору мемуаров — техасскому рейнджеру, разведчику и солдату, которому самые выдающиеся генералы Севера доверяли и секретные миссии, мы имеем прекрасную возможность лучше понять и природу этой войны, а самое главное — характер живших тогда людей.
В 1959 году группа туристов отправилась из Свердловска в поход по горам Северного Урала. Их маршрут труден и не изведан. Решив заночевать на горе 1079, туристы попадают в условия, которые прекращают их последний поход. Поиски долгие и трудные. Находки в горах озадачат всех. Гору не случайно здесь прозвали «Гора Мертвецов». Очень много загадок. Но так ли всё необъяснимо? Автор создаёт документальную реконструкцию гибели туристов, предлагая читателю самому стать участником поисков.
Мемуары де Латюда — незаменимый источник любопытнейших сведений о тюремном быте XVIII столетия. Если, повествуя о своей молодости, де Латюд кое-что утаивал, а кое-что приукрашивал, стараясь выставить себя перед читателями в возможно более выгодном свете, то в рассказе о своих переживаниях в тюрьме он безусловно правдив и искренен, и факты, на которые он указывает, подтверждаются многочисленными документальными данными. В том грозном обвинительном акте, который беспристрастная история составила против французской монархии, запискам де Латюда принадлежит, по праву, далеко не последнее место.